— Ну, и ваше мнение, профессор? — потребовал от Ежонкова Недобежкин.
— Выходит, что Сидорова уделал не Генрих! — неожиданно заключил Ежонков. — Иначе никак нельзя!
— А кто? — удивился Недобежкин.
— Зайцев! — буркнул Ежонков. — Серёгина Зайцев уделал? Зайцев! Вот и Сидорова — тоже!
— Теперь всех собак будем валить на Зайцева… — прошипел Недобежкин. — Борисюк тут быков рисует, а виноват во всём Зайцев… Как Зайцев-то сюда проник?
Пётр Иванович переносил на бумагу первый допрос «Гохи» Синицына — когда Синицын пробухтел гугнивым голосом, что его зовут «Гоха Гоха». Он слышал, о чём Недобежкин спорил с Ежонковым и решил снова попробовать рассказать про существо-тень — авось, теперь получится? Серёгин наспех продумал слова, которые скажет, набрал побольше воздуха — готовился выпалить все эти слова на одном дыхании и не запнуться. Он открыл рот с явным намерением произнести именно нужные слова, но никак не:
— Ме-е-е-е-е! — да, это единственное, что Серёгину удалось сказать.
Недобежкин и Ежонков вмиг замолкли и уставились на Серёгина. Смирнянский тоже отвлёкся и негромко выплюнул:
— Ну-ну!
Сидоров — тот пошевелился на диване, куда его усадили, и ответил Серёгину в том же ключе:
— Ме-е-е-е-е!
Смирнянский не смог подавить смешок, а Недобежкин зыркнул в сторону Ежонкова до того гневным глазом, что «великий психиатр» пригнулся под стол и залопотал, словно зайчонок пред охотником:
— Я не знаю, что… Нет, вернее, знаю! — поправился он и вылез из-за столешницы. — Это Зайцев уделал Серёгина! И когда Серёгин хочет сказать об этом — у него врубается «звериная порча»!
— Серёгин… — буркнул начальник, подёргав рыжий ус. — С «порчей» твоей…
Глава 120. Молчание… козлят??
Пётр Иванович Серёгин, как и любой живой человек, морги не любил. Но раз начальник отправил его туда — поинтересоваться, как обстоят дела с изучением останков Генриха Артеррана — Серёгин собрался и поехал в обитель усопших, разговаривать с «последним врачом».
Около мрачного серого морга, чей фундамент покрывал неприятный липкий мох, были насажены неприлично весёлые и яркие клумбы, над которыми кружили беззаботные бабочки.
Деревянная дверь морга была приоткрыта и сиротливо болталась над низким унылым крыльцом. Поднявшись на это крыльцо из двух стоптанных ступенек, Пётр Иванович толкнул плечом приоткрытую дверь и сделал уверенный шаг в липкий, почти могильный сумрак. Двигаясь по коридору, Серёгин услышал некий странный звук, словно бы где-то там, в зеленовато-серой мгле, блеет коза.
— Что за чёрт? — удивился Серёгин и даже потряс головой, чтобы вытряхнуть из неё всё лишнее. Наверное, это блеяние уже ему мерещится — до такой степени закрутился с этой проклятущей «порчей»!
Но нет — ему не удалось ничего вытряхнуть: блеяние никуда не исчезло, а даже наоборот — усилилось, стало громче, отчётливей, словно бы Серёгин приблизился к его источнику. Эй, да тут блеет не одна коза, а целых две, или даже, так: коза и козёл.
Пётр Иванович замедлил шаг, шёл теперь медленно, осторожно, смотрел под ноги и старался не заглушать гулом своих шагов те козлиные звуки, которые неслись неизвестно откуда и разносились по коридору зловещим эхом…
Пётр Иванович вдруг остановился. Он посмотрел вниз, на пол, и увидел, что у него под ногами валяется белая простыня. Переступив через неё, Серёгин сделал ещё несколько шагов и тут — заметил в мужском туалете уборщицу.
Уборщица сидела в ведре, за наполовину прикрытой дверью с большой синей буквой «М». Время от времени она разевала рот и испускала крики:
— Ме-е-е-е-е! Ме-е-е-е-е! Ме-е-е-е-е!
При виде этой жутковатой «картины маслом» Петра Ивановича даже затошнило. «Звериная порча» была на лицо, и она оказалась так сильна, что не позволяла уборщице даже покинуть ведро. Серёгин не вошёл, а ворвался в этот окаянный мужской туалет, спихнув с дороги дверь ногой, и тронул «болезную» уборщицу за плечо. Та истерически взмемекнула — нет, это был не человеческий голос — и повалилась на бок, опрокинув ведро. В ведре была вода, и теперь на кафельном полу образовалась разлапистая мутная лужа.
— Ме-е-е-е-е! — продолжала вещать — нет, не вещать, а верещать — уборщица, не замечая, что плавает.
— Чёрт! — чертыхнулся Пётр Иванович и метнулся на поиски других живых людей.