Утром в морг привезли тело и распоряжение милиции о том, что сие тело нужно безотлагательно вскрыть. Ну, врач как раз и собрался заняться этой интереснейшей и приятной работой, за которую, кстати, немало получал, и сказал санитарам отвезти тело в препараторскую и освободить от всего, что помешало бы вскрытию. Санитары так и поступили, и когда врач перешагнул порог препараторской сам — его отживший «пациент» уже был готов принять последнюю процедуру и лежал на столе, прикрытый простынёй. Осмотрев тело, врач пришёл к выводу, что перед ним самый обыкновенный человек с простреленной головой — ничего особенного, таких кадров к нему поступает достаточно много. На бледном левом мизинце «пациента» красовался золотой перстень с вензелем из трёх латинских букв — видимо, санитары не смогли сковырнуть его и оставили. Но и это не ново и даже не интересно: наверное, какой-нибудь нувориш, или «бык». В «лихих девяностых» к врачу «на приём» поступали мириады подобных клиентов, и он давно уже к ним привык и потерял им счёт. Врач только хотел освободить безжизненную руку от перстня, как побелевшие пальцы внезапно шевельнулись. Врач отпрянул — неужели, этот субъект жив при простреленной голове?? Это что-то новенькое… Субботнее утро, и морг пустовал. Четыре санитара предпочитали сидеть на улице под солнышком, а в прохладных тёмных коридорах и мглистых зловещих помещениях оставался только он, врач, да полнотелая уборщица, которая на данный момент ковырялась в туалетах. Минуту назад врач слышал, как она фальшиво напевает скрипучим голосом: «Взвейтесь кострами, синие ночи!», а вот теперь, в этот жутковатый момент, она почему-то замолчала, и вокруг воцарилась кромешная тишина… Такая тишина бывает в склепах и на старых кладбищах тихими безлунными ночами…
А спустя миг — громко скрипнул операционный стол. Голова врача рывком повернулась на этот зловещий звук помимо воли, и врач увидел… Мертвец приподнялся на локте и взирал в самую душу своими жуткими, нечеловечьими абсолютно чёрными глазами без признака белков и радужной оболочки. Врача мгновенно пронзил животный ужас, от этого ужаса отнялись ноги, пропал дар речи. Коленки подкосились, и врач рухнул на пол, около каталки с другим мёртвым телом. Ожившее чудовище, не спеша, село на столе, а потом — встало на длинные ноги, прикрылось простынёй, как туникой, и потопало прочь из препараторской в коридор! Врач невольно сопровождал его преисполненным ужаса взглядом до самой двери, а потом — монстр заклинился в дверном проёме, повернул к врачу своё бледное острое лицо и осведомился леденящим кровь полушёпотом:
— Вопросы есть?
Всё, после этого эпизода, достойного ужастиков, память врача оказалась стёртой под ноль. Врач замолчал, поморгал невидящими глазами и выплюнул:
— Бык-бык!
Сидоров сидел неподвижно и чувствовал на своей спине обжигающе ледяные мурашки — как они впиваются в кожу когтями и кусают зубами. Он не мог ни пошевельнуться, ни выдавить слово: сержант отлично запомнил, как Генрих Артерран, умирая, посмотрел на него — абсолютно чёрные, блестящие нечеловеческие глаза, глаза не человека, но чудовища… В тишине кабинета Сидорову невольно чудился вой адских исчадий и клацанье их зубов, а из тёмного угла за спиной врача сверкнули-таки Горящие Глаза — или Сидорову почудилось с перепуга???
— П-проснись… — пискнул Ежонков и заставил врача вывалиться из транса.
Тот уже не был таким буйным: вывалив на благодарные уши гнетущую историю про воскрешение «чёрта», врач успокоился и принял состояние Будды. Он даже не замечал, что пребывает в наручниках, а только пространно улыбался, наблюдая за Вавёркиным, который сновал вокруг него и освобождал его от присосок.
— Казаченко, развяжи его… — заплетающимся языком выдавил Недобежкин.
Казаченко — послушный исполнитель приказов, избавил врача от наручников и отошёл в сторонку. Синицын, слушая фантастическую историю, даже забыл, что пишет протокол. Вместо того чтобы писать, покрывал бланк мелкими крестиками, ноликами, звёздочками и кучерявыми маляками. Пётр Иванович сидел, развесив уши, но потом — сжал в кулак свою прагматичность и выплюнул:
— Врёт!
— Не может он врать! — возразил Ежонков. — Я настроил его память на автоматическое считывание, а враньё — это процесс осознанный! А что он может осознавать, когда я заблокировал его сознание? Видите? Фашистские агенты ещё и не на такое способны! — торжествующе заключил гипнотизёр и осведомился у Недобежкина: — Ну, что, Васёк, теперь — уборщица?