— Стёпка… — выдавил он из себя имя Степана Хлестко и показал его своим дрожащим исхудавшим пальцем. — Стёпка-а…
— Узнал! — возликовал Недобежкин и даже запрыгал по кафелю пола. — Видите? — надвинулся он на врача Ивана Давыдовича, который давно понял, что на день сегодняшний покоя ему не будет. — Они начинают находиться! Находиться… находиться…
Внезапно эйфория милицейского начальника обернулась тяжкой задумчивостью. Он покинул врача и приблизился к Серёгину.
— Серёгин, — почти прошептал Недобежкин Петру Ивановичу в самое ухо. — Ты видел всех их мёртвыми?? — в этом шёпоте собрался страх пред мистическим и непознанным.
— Видел, — таким же устрашённым шёпотом согласился Пётр Иванович который да, действительно, видел бойцов Самохвалова убитыми. И Хлестко с Крючковцом тоже собственными глазами видел там же, среди убитых.
— Здесь что-то очень и очень не так, — заключил Недобежкин не переставая шептать. — И ещё — нутром чую: следы ведут в проклятые Лягуши. Завтра с Сидоровым вы как штыки — в Лягуши. Во-первых, родственники Зайцева. А во-вторых — попытайтесь всё же, узнать кое-что про этих «чертей». Я тут подумал, что вы вполне могли бы напереть на Семиручку и выжать из него правду. Если будет артачиться — не жалейте, забейте в «слоник». Противогаз выделю. У меня новый где-то был, без дырок. Попускает в «слонике» слюни — мигом забазарит. Я сейчас Ежонкова выцарапаю — пускай займётся голубцами, — это он имел в виду вновь обретённых Хлестко и Крючковца.
Недобежкин принялся звонить по мобильнику Ежонкову. Кажется, Ежонков не спешил выходить на связь, потому что милицейский начальник то и дело взрыкивал:
— Ну, где его там носит, урода комнатного??
Врач Иван Давыдович пытался добиться для себя ответа на вопрос о том, можно ли убирать Самохвалова назад в палату. Однако Недобежкин почему-то решил, что бедняга должен торчать рядом с забацанными найдёнышами до тех пор, пока не пожалует Ежонков, и отказал врачу в разрешении водворить бывшего командира группы захвата в его теперешнюю тихую обитель. Самохвалов сидел на кушетке чуть поодаль от исхудавшего Хлестко и скашивал глаза к носу, пытаясь рассмотреть небольшую серую муху, что устроила аэродром на его переносице. Два санитара на всякий случай пристроились с обеих сторон кушетки и молчаливо ожидали момента, когда кто-нибудь из этой «блаженной троицы» начнёт буянить.
Пётр Иванович знал, что допрашивать Семиручку без «петушиного слова» и Ежонкова бесполезно. У председателя Верхнелягушинского сельсовета тяжёлая форма «звериной порчи». И — хоть забивай его в «слоник», хоть приглашай из небытия самого Мюллера пытать его — Семиручко будет блеять до тех пор, пока с него не снимут «проклятие». Когда Серёгин сказал об этом Недобежкину — начальник скосил на него «лиловый глаз» и выплюнул:
— Дрыхнет, свинокрыл… — это он имел в виду Ежонкова. — Ну, ничего — выцарапаю, и как миленький начнёт пахать. Отряжу его завтра с вами — пускай кодирует этого студня…
Пётр Иванович наблюдал за Самохваловым. У него не было «порчи» — только депрессия — хотя вёл он себя почти так же, как Хлестко с Крючковцом — апатичный, заторможенный, отупевший. Он всё шептал слово «Стёпка», а вот имени Крючковца не произнёс вообще, ни разу. Серёгин даже показал пальцем на Крючковца спросил у Самохвалова, как его зовут. Но Самохвалов проявил действительно что тупость.
— Стёпка, — пробормотал он, хотя Крючковца звали Вадим.
Серёгин пожал плечами и обратился к Ивану Давыдовичу:
— Скажите, Самохвалов когда-нибудь разговаривает, когда в палате сидит?
— Молчит, как рыба… — всхлипнул Иван Давыдович, которому уже давным-давно хотелось в отпуск, чтобы поехать на море и не видеть ни Наполеонов, ни лунатиков, ни ретроградов, ни «порченых». — Сидит и только в окно смотрит. Не ест даже. Депрессия.
— Ясно… — буркнул Серёгин.
— «Стёпка» — это его первое слово за месяц, — продолжал врач, представляя себя лежащим на пляже. — Я вообще, удивился, что он заговорил. Это серьёзный сдвиг в его состоянии.
— Стёпка-а… — не переставая, твердил Самохвалов и дёргал за рукав почему-то Недобежкина.
Недобежкин отбросил его руку от себя, отошёл в сторонку и недовольно пробурчал:
— Странный какой-то сдвиг… На «звериную порчу» похоже… Как только бездельник-Ежонков приползёт — заставлю его вспушить этого Самохвалова, будь он неладен…
Состояние Самохвалова психиатр Ежонков оценил так:
— Депрессия! — и пушить его пока не стал, потому что перед ним сидели «ожившие» Хлестко и Крючковец.