«Как это? Погиб корабль, на котором он ехал? Габриель умер?» — вскричала я.
«Боже упаси, — сказал его отец, — но были ли правдой все его сказки?»
«Какие сказки?» — спросила я испуганно, так как начинала все прозревать словно сквозь пелену.
«Да, — сказал отец, — я был у банкира, он не понимал, о чем я говорю, у него никогда не было служащего по имени Габриель Ламбер и никакого дела на Гваделупе».
«О Боже! Но тогда нужно было пойти к тому, кто нашел ему это место, к кандидату в депутаты, вы знаете…»
«Я был и там», — сказал отец.
«Ну, и что же?»
«Он никогда не писал ни моему сыну, ни мне».
«А как же письмо?»
«Я показал ему это письмо — оно было у меня; он узнал свою подпись, но он его не писал».
Я опустила голову на грудь.
Тома Ламбер продолжал:
«Оттуда я пошел на улицу Старых Августинцев, в гостиницу “Венеция”».
«Ну, и как? Вы там нашли хоть какие-то следы его пребывания?» — спросила я.
«В гостинице он пробыл полтора месяца, потом заплатил по счету и уехал, но никто не знает, что с ним стало».
«О Боже мой, Боже мой, что все это значит?» — вскричала я.
«Это значит, — прошептал Тома Ламбер, — что из нас двоих, мое бедное дитя, самый несчастный — это я».
«Таким образом, вы совершенно не знаете, что с ним стало?»
«Не знаю».
«Но, — сказал кюре, — возможно, вы могли бы узнать о нем в полиции…»
«Я думал об этом, но боялся узнать слишком много», — прошептал Тома Ламбер.
Мы все вздрогнули, а я особенно.
«Что же теперь делать?» — спросил кюре.
«Ждать», — ответил Тома Ламбер.
«Но она, — сказал кюре, показывая на меня пальцем, — она же не может ждать».
«Это правда, — сказал Тома, — пусть приходит жить ко мне: разве она мне не дочь?»
«Да, но, не являясь женой вашего сына, через три месяца она будет обесчещена».
«А мой отец! — закричала я. — Эта новость убьет моего отца. Он умрет от горя».
«От горя не умирают, — сказал Тома Ламбер, — но очень страдают; не стоит заставлять страдать несчастного человека: под каким-либо предлогом Мари уедет пожить на месяц к моей сестре в Кан, и ее отец ничего не узнает о том, что случится за это время».
Все произошло так, как было задумано.
Я провела месяц у сестры Тома Ламбера и за этот месяц дала жизнь этому несчастному ребенку, спящему у вас в кресле.
Мой отец по-прежнему не знал, что случилось со мной, и тайна эта так свято хранилась, что никто в деревне, как и мой отец, ничего не узнал.
Прошло пять или шесть месяцев без каких-либо новостей, но вот наконец однажды утром распространился слух, что из Парижа вернулся мэр и что во время этой поездки он встретил Ламбера.
Об этой встрече рассказывали такие необыкновенные новости, что трудно было поверить в правдивость их.
Я пошла справиться к Тома Ламберу, что было правдой в этих слухах, дошедших до меня, но едва я вышла из дома, как встретила самого господина мэра.
«Что ж, красавица, — сказал он мне, — меня больше не удивляет, что твой возлюбленный перестал тебе писать: кажется, он разбогател».
«О Боже мой, каким образом?» — спросила я.
«Каким образом, я не знаю, но дело в том, что, возвращаясь из Курбевуа, где я обедал у моего зятя, я встретил прекрасно одетого господина на лошади, элегантного денди, как они там говорят, в сопровождении слуги тоже на лошади. Догадайся, кто это был?»
«Откуда мне знать?»
«Так вот, это был господин Габриель. Я его узнал и высунулся из кабриолета, чтобы окликнуть его; он меня наверняка тоже узнал, так как, прежде чем я успел произнести его имя, он пришпорил лошадь и ускакал».
«О! Вы, наверное, ошиблись», — сказала я ему.
«Я подумал, как и ты, но случаю было угодно, чтобы вечером я пошел в Оперу, разумеется в партер. Я же крестьянин, и партер достаточно хорош для меня, а вот он, как большой вельможа, сидел в одной из первых, да еще из самых красивых лож, между двумя колоннами, и болтал, любезничая с дамами, а в бутоньерке у него была камелия размером с кулак».
«Невозможно! Невозможно!» — прошептала я.
«Тем не менее это так, но я тоже сомневался и захотел все окончательно выяснить. В антракте я вышел в фойе и направился к его ложе; вскоре открылась дверь и наш великосветский господин прошел мимо меня».
«Габриель!» — произнес я вполголоса.
Он живо обернулся, заметил меня, покраснел как рак и бросился к лестнице с такой быстротой, что на своем пути чуть не сбил с ног какого-то господина с дамой. Я последовал за ним, но, когда подошел к колоннаде у входа, увидел, как он сел в элегантную двухместную карету, лакей в ливрее закрыл за ним дверцу и карета быстро удалилась.