«Какой?»
«Тот, кто был в карете».
«Его зовут барон Анри де Фаверн, а не Габриель Ламбер. Если вы это хотели знать, крошка, то я вам все сказал».
И он закрыл передо мной ворота.
Я возвращалась в гостиницу не вполне понимая, что мне делать. Это, конечно же, Габриель, у меня не было никакого сомнения, но разбогатевший Габриель, скрывающий свое истинное имя, а следовательно, ему мой визит должен быть вдвойне нежелателен.
Я написала ему. Только адресовала свое письмо так: «Господину барону Анри де Фаверну для передачи господину Габриелю Ламберу».
Я просила о свидании и подписалась: «Мари Гранже».
На следующий день я отправила письмо с посыльным, наказав ему дождаться ответа.
Посыльный вскоре вернулся, сказав, что барона не было дома.
На следующий день я пошла к нему сама; естественно, меня не пустили: слуги сказали, что господин барон не принимает.
Еще через день я снова пришла туда. Мне сказали, что господин барон меня не знает и запретил меня принимать.
Тогда я взяла на руки ребенка, пришла и села на тумбу перед воротами.
Я решила оставаться там до тех пор, пока он не выйдет.
Так я сидела там целый день, потом наступила ночь.
В два часа ночи прошел патруль и спросил, кто я и что здесь делаю.
Я ответила, что жду.
Тогда начальник патруля приказал мне следовать за ним.
Я пошла за ним, не зная, куда он меня ведет.
Как раз в это время пришли вы и вступились за меня.
Теперь, сударь, вы знаете все; вы пришли по его поручению, и мне в Париже не к кому обратиться, кроме вас. Вы мне кажетесь добрым человеком; что мне делать? Скажите, посоветуйте.
— Сегодня вечером мне нечего вам сказать, — ответил я. — Но завтра утром я его увижу.
— Есть ли у вас какая-нибудь надежда для меня, сударь?
— Да, — ответил я, — надеюсь, что он не захочет вас видеть.
— О! Боже мой! Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, мое дорогое дитя, что лучше быть, поверьте мне, бедной Мари Гранже, чем баронессой де Фаверн.
— Увы! Вы думаете, значит, как и я, что…
— Я думаю, что он презренный негодяй, и почти уверен, что не ошибаюсь.
— Ах, моя дочь, моя малышка, — сказала несчастная мать, бросившись на колени перед креслом и закрывая своего ребенка руками, как бы защищая от ожидавшего его будущего.
Было слишком поздно возвращаться в гостиницу на улице Старых Августинцев.
Я позвал свою экономку и поручил ей позаботиться о матери и ребенке.
Затем я послал одного из слуг сказать хозяйке гостиницы «Венеция», что мадемуазель Мари Гранже почувствовала себя плохо во время обеда у доктора Фабьена и сможет вернуться только на следующий день.
XVI
КАТАСТРОФА
На следующий день, вернее, в тот же день, мой камердинер вошел ко мне в семь часов утра.
— Сударь, — сказал он мне, — вас уже полчаса ждет слуга господина барона Анри де Фаверна, но, поскольку вы легли спать только в три часа утра, я не хотел вас будить. Я помедлил бы еще, если б не пришел второй слуга, еще более нетерпеливый, чем первый.
— Ну хорошо, что нужно этим двум слугам?
— Они пришли сказать, что их хозяин ждет вас. Кажется, барон очень болен и не ложился всю ночь.
— Скажите, что я сейчас приду.
Я действительно поспешно оделся и побежал к барону.
Как мне и передали его слуги, он не ложился спать, а свалился в постель, не раздеваясь.
Я так и нашел его в брюках и в туфлях, закутавшегося в огромный домашний халат из узорчатой ткани. Сюртук и жилет висели на стуле. Беспорядок свидетельствовал о беспокойной и бессонной ночи хозяина квартиры.
— Ах, доктор, это вы, — сказал он мне. — Не впускайте никого, — жестом руки он выпроводил слугу, который меня привел.
— Извините, — сказал я, — что не пришел раньше. Мой слуга не хотел меня будить: я лег спать только в три часа утра.
— Это я должен просить у вас прощения, я вам надоедаю, доктор, утомляю и притом, что самое ужасное, не знаю, как вознаградить вас за ваши хлопоты. Но вы видите, что я действительно мучаюсь, не правда ли? И вам жаль меня.
Я посмотрел на него.
В самом деле, трудно было найти более взволнованное лицо, чем у него: он вызывал у меня жалость.
— Да, вы мучаетесь, и я отлично понимаю, что жизнь для вас пытка, — сказал я ему.
— Видите, доктор, вот оружие, не дважды и не трижды подносил я к своему сердцу кинжал и пистолет. Но что поделаешь?
Он усмехнулся и тихо добавил:
— Я трус и боюсь умереть. Верите вы в это, доктор? Вы видели, как я дрался, вы верите, что я боюсь умереть?