— Прежде всего я считаю, что в вас нет душевной смелости, сударь.
— Как, доктор, вы осмеливаетесь сказать мне это прямо в лицо?..
— Я говорю, что у вас смелость физическая, то есть смелость, поступающая в голову вместе с кровью. Я говорю, что у вас нет никакой решительности, и доказательством этому может служить то, что десять раз желая покончить с собой, как вы утверждаете, к тому же имея под рукой всевозможное оружие, вы просили у меня яд.
Он вздохнул, упал в кресло и замолк.
— Но, — продолжал я, помолчав — вы же позвали меня к себе не затем, чтобы защитить диссертацию о физической или душевной смелости, природной или рассудочной, не так ли? Вы хотите поговорить со мной о ней?
— Да, да, вы правы. Я хочу поговорить с вами о ней. Вы ведь ее видели?
— Да.
— И что вы скажете о ней?
— Я скажу, что это благородное сердце, что это святая девушка.
— Да, но между тем она погубит меня, так как ничего не хочет слышать, не так ли? Она отказывается от любого вознаграждения, хочет, чтобы я на ней женился, иначе повсюду раззвонит, кто я такой, а может быть, и чем я занимаюсь.
— Я не хочу от вас скрывать, что она приехала в Париж именно с этой целью.
— И ее намерения не изменились, доктор? Вам не удалось ее переубедить?
— По крайней мере, я сказал ей то, что думаю: лучше быть Мари Гранже, чем госпожой де Фаверн.
— Что вы подразумеваете под этим, доктор? Не хотите ли вы сказать?..
— Я хочу сказать, господин Ламбер, — хладнокровно продолжал я, — что между прошлым горем Мари Гранже и будущим несчастьем мадемуазель де Макарти я предпочел бы несчастье бедной девушки, которой не придется дать имя отца своему ребенку.
— Увы! Да, да, доктор, вы правы, это имя роковое. Но, скажите мне, мой отец еще жив?
— Да.
— А, слава Богу! Я не получал от него вестей вот уже более пятнадцати месяцев.
— Он явился в Париж, чтобы найти вас, и узнал, что вы не уезжали на Гваделупу.
— Боже правый!.. И что же он еще узнал в Париже?
— Что вы никогда не служили у банкира и что письмо, которое он получил от вашего так называемого покровителя, никогда им не было написано.
Несчастный вздохнул так тяжело, что это походило на стон, потом закрыл глаза руками.
— Он знает это, знает, — прошептал Габриель после некоторого молчания. — Но, в конце концов, что тут такого? Это письмо было вымышлено, правда, но оно никому не причинило вреда. Я хотел уехать в Париж, я сошел бы с ума, если бы не приехал сюда. И использовал этот способ, другого не было; разве вы на моем месте не сделали бы то же самое, доктор?
— Вы серьезно у меня спрашиваете об этом, сударь? — спросил я, пристально глядя на него.
— Доктор, вы самый непреклонный человек, какого я когда-либо встречал, — сказал барон, поднимаясь и быстро шагая взад и вперед. — Вы мне говорите одни неприятные вещи, и, тем не менее, как же так получается? Вы единственный человек, кому я безгранично доверяю. Если бы кто-то другой подозревал хотя бы половину того, что знаете вы!..
Он подошел к пистолету, висевшему на стене, поднес руку к его рукоятке со свирепым выражением, присущим скорее дикому зверю, и произнес:
— Я убил бы его.
В это время вошел слуга.
— Что вам надо? — резко спросил его барон.
— Извините, если я перебиваю господина, несмотря на его приказ, но три месяца назад господин ремонтировал свои конюшни, и вот пришел служащий из банка, чтобы получить деньги по одному из векселей, которые выдал господин.
— На какую сумму? — спросил барон.
— Четыре тысячи.
— Хорошо, — сказал барон, направившись к секретеру, вынул портфель, который он когда-то отдавал мне на хранение, и вытащил из него четыре банкнота по тысяче франков каждый, — держите, вот они, и принесите мне вексель.
Что было проще: взять из портфеля банковские билеты и вручить их слуге!
Однако барон сделал это с явным колебанием, а его обычно бледное лицо приняло мертвенный оттенок, когда он беспокойным взглядом посмотрел вслед слуге, выходящему с банкнотами.
Между нами наступило тягостное молчание, во время которого барон два или три раза пытался заговорить, но всякий раз слова замирали у него на губах.
Слуга снова открыл дверь.
— Ну, что еще? — спросил барон грубо и нетерпеливо.
— Посыльный хотел бы что-то сказать господину.
— Этому человеку мне нечего сказать! — воскликнул барон. — Он получил свои деньги и пусть уходит.
Посыльный показался позади слуги и скользнул между ним и дверью.