И старик, придя в себя, охваченный горем, бросился к молодому человеку, повалившемуся на стол.
— Он не уйдет, — прошептал заключенный, — а ведь ему следует понять, что каждая минута дорога для меня, как год в жизни другого.
— Никто не хочет отрывать вас от сына, сударь, — сказал я старику, — поймите это; это ваш сын, но он хочет ненадолго остаться со мной наедине.
— Это так, Габриель? — спросил старик.
— Боже мой, да, я вам это повторяю целый час.
— Тогда хорошо, я ухожу, но хочу остаться недалеко от камеры.
— Вы побудете там, в коридоре, — сказал тюремщик.
— И смогу вернуться?
— Как только ваш сын позовет вас снова.
— Вы меня не обманываете, доктор? Это было бы ужасно: обмануть отца.
— Я вам даю честное слово, что через несколько минут вы сможете вернуться.
— Тогда я оставляю вас, — сказал старик и, закрыв лицо руками, рыдая, вышел.
Тюремщик вышел вместе с ним и закрыл дверь.
Я сел на место старика.
— Итак, господин Ламбер, вот мы и одни; что я могу для вас сделать? Говорите! — сказал я.
Он медленно поднял голову, приподнялся на обеих руках, огляделся вокруг потерянным взглядом, затем пристально поглядел на меня.
— Вы можете меня спасти, — сказал он.
— Я! — воскликнул я, вздрагивая. — Каким это образом?
Он схватил меня за руку.
— Тише, послушайте меня, — сказал он.
— Я слушаю.
— Вы помните, мы сидели однажды на улице Тэбу, и я вам показал банковский билет с написанными на нем словами: «Подделка банковского билета карается по закону смертной казнью»?
— Да.
— Помните, я тогда пожаловался на жестокость этого закона, а вы сказали мне, что король намеревался предложить Палате депутатов смягчить наказание?
— Да, помню.
— Итак, я приговорен к смерти, позавчера моя кассационная жалоба была отклонена. Вчера я подал его величеству прошение о помиловании — это моя последняя надежда.
— Понимаю.
— Вы все еще дежурный королевский врач?
— Да, и даже в этот час я считаюсь на службе.
— Таким образом, мой дорогой доктор, в качестве дежурного врача вы можете увидеть короля в любое время, умоляю вас, сходите к нему и скажите, что вы меня знаете, наберитесь мужества и попросите его помиловать меня во имя Бога! Умоляю вас!
— Но это помилование, — начал я, — даже если предположить, что я смогу его добиться, будет лишь смягчением наказания.
— Я хорошо это знаю.
— И это смягчение наказания, не обольщайтесь, будет пожизненная каторга.
— Что хотите, — прошептал приговоренный со вздохом, — все же это лучше, чем смерть!
Я в свою очередь почувствовал, как у меня на лбу выступил холодный пот.
— Да, — сказал Габриель, глядя на меня, — да, понимаю, что с вами происходит: вы меня презираете, считаете трусом, говорите себе, что лучше сто раз умереть, чем пожизненно влачить позорное существование. Но что вы хотите, ведь мне только двадцать шесть лет! Со времени моего ареста я не спал ни одного часа, посмотрите на мою голову, половина волос поседела. Да, я боюсь смерти; спасите меня от смерти — это единственное, о чем я прошу, потом они могут делать со мной все, что захотят.
— Попробую, — ответил я.
— Ах, доктор, доктор! — вскричал несчастный, схватив мою руку и прижавшись к ней губами, прежде чем я успел ее отнять. — Доктор, я хорошо знал, что моя единственная и последняя надежда была в вас!
— Сударь… — заговорил я, стыдясь проявлений его унижения.
— А теперь, — перебил меня он, — не теряйте ни минуты, идите, идите скорей; если случайно какое-нибудь препятствие помешает вам увидеть короля, настаивайте, Бога ради! Помните, моя жизнь зависит от ваших слов, сейчас девять часов вечера, а это произойдет завтра в шесть часов утра. Боже, только девять часов жизни! Если вы меня не спасете, остается жить только девять часов.
— В одиннадцать я буду в Тюильри.
— А почему в одиннадцать, а не сейчас же, вы теряете, мне кажется, два часа?
— Потому что обычно король уединяется только в одиннадцать, чтобы работать, а до этого часа он находится в приемной.
— Да, там целая сотня людей, они разговаривают, смеются, они уверены в завтрашнем дне и не думают о том, что один из подобных им мучается в тюрьме при свете этой лампы, в этих стенах, которые исписаны именами людей, обретавшихся здесь так же, как теперь обретается он, а завтра он будет мертв. Они не знают всего этого, скажите им, как обстоит дело, и пусть они пожалеют меня.