Как видите, предисловие было обнадеживающим, поэтому я продолжаю:
«Вам достаточно только вспомнить Габриеля Ламбера, того, кого называли ученым, Вы знаете, того самого, кто не захотел отправиться в кабачок форта Ламальг за тем великолепным обедом, которым Вы нас угостили.
Глупец!
Вы должны его помнить, так как узнали его, раз встречали когда-то в обществе; он тоже Вас узнал, а Вы так были этим озабочены, что засыпали вопросами бедного папашу Шиверни, надсмотрщика со злой внешностью, но, тем не менее, славного человека.
Итак, вот что я должен Вам рассказать о Габриеле Ламбере, слушайте же.
Со времени своего прибытия в колонию у Габриеля Ламбера был напарник, прикованный к нему цепью, хороший малый, попавший к нам за какую-то ерунду; его прозвали Акация.
Во время ссоры с товарищами он размахивал руками и случайно ударил ножом своего лучшего друга, что ему стоило десяти лет тюрьмы, ввиду того, что его друг умер. Бедный Акация так и не смог утешиться.
Но судьи приняли во внимание его невиновность, как я уже это сказал, и, хотя его неосторожность была причиной смерти человека, ему присудили только красный колпак.
Через четыре года после Вашего пребывания в Тулоне, то есть в 1838 году, в одно прекрасное утро Акация распрощался с нами.
Как раз накануне мой напарник отдал концы.
В результате этих двух событий — отъезда и смерти — мы с Габриелем остались поодиночке, и нас с ним соединили.
Если Вы помните, Габриель вначале отнюдь не был любезен. Известие, что я буду прикован к нему, если и обрадовало меня, то в меру, как говорится.
Однако мне подумалось, что в Тулоне я нахожусь не для удовольствия, а так как по складу характера я философ, то покорился судьбе.
В первый день он не раскрыл рта, что меня очень огорчило, поскольку я по природе болтлив; меня это обеспокоило, тем более что Акация говорил мне не один раз, как тяжко быть прикованным к немому.
Я подумал о том, что мне, осужденному на двадцать лет, предстояло еще десять — мое осуждение было не очень справедливым, право, и я, конечно, подал бы на кассацию, если б у меня тогда, 24 октября 1828 года была бы протекция, — так что мне оставалось провести десять не очень веселых лет.
Я промаялся всю ночь, раздумывая о том, что мне делать, и вспомнил о средстве, которое употребил Лис, чтобы разговорить Ворона.
“Господин Габриель, — сказал я ему, когда рассвело. — Не позволите ли вы мне сегодня утром осведомиться о состоянии вашего здоровья?”
Он с удивлением посмотрел на меня, не зная, говорю я серьезно или смеюсь над ним.
Я сохранил самый серьезный вид.
“Как это моего здоровья?” — заговорил он.
Это уже, как видите, было кое-что. Я заставил его раскрыть рот.
“Да, о состоянии вашего здоровья, — продолжал я. — Вы как будто провели дурную ночь”.
Он тяжело вздохнул.
“Да, дурную, — сказал он. — Но все ночи я провожу таким образом”.
“Черт побери!” — ответил я.
Он, без сомнения, ошибся насчет смысла моего восклицания, так как, помолчав минутку, продолжал:
“Однако я хочу вас успокоить. Когда я не смогу заснуть, то постараюсь лежать спокойно и не будить вас”.
“О! Не беспокойтесь так обо мне, господин Ламбер, — ответил я. — Для меня такая честь быть вашим напарником по цепи, что я охотно смирюсь с некоторыми мелкими неудобствами”.
Габриель посмотрел на меня с еще большим удивлением.
Акация не так взялся за дело: желая заставить его разговаривать, он лупил его до тех пор, пока тот не заговорил. Но, хотя он и добился своего, этот результат не был до конца удовлетворительным и между ними всегда оставался холодок.
“Почему вы со мной так разговариваете, друг мой?” — спросил Габриель Ламбер.
“Потому что я знаю, с кем говорю, сударь, я ведь вовсе не невежа, прошу вас поверить мне”.