“Прощай, Отмычка. Ложись”, — сказал он.
Я лег под деревом.
А он просунул голову в петлю.
“Постойте! Снимите же свой галстук, — сказал я, — а то вы повеситесь в галстуке. Право, это что-то новое”.
“Да, правда”, — прошептал он и снял галстук.
“Прощай, Отмычка”, — сказал он во второй раз.
"Прощайте, господин Ламбер, мужайтесь. Я закрою глаза, чтобы не видеть этого”.
В самом деле, на такое страшно смотреть…
Прошло десять секунд, все это время я лежал с закрытыми глазами, но ничто не указывало на то, что произошло что-то новое.
Я вновь открыл глаза. Он по-прежнему стоял с петлей на шее, но, судя по цвету лица, это уже был не живой человек, а труп.
“Ну же!” — сказал я.
Он тяжело вздохнул.
“Папаша Шиверни!” — крикнул я, закрывая глаза и выбивая из-под него полено.
“На помощь! Помо…” — попытался крикнуть Ламбер, но голос застрял у него в горле.
Я почувствовал конвульсивные движения, от которых затряслось дерево, услышал что-то похожее на хрип… потом через минуту все стихло.
Я не решался пошевелиться, не решался открыть глаза и притворился, что сплю, поскольку заметил папашу Шиверни — Вы его знаете: это надсмотрщик, — направлявшегося в мою сторону; я слышал приближающиеся шаги; наконец я почувствовал сильный удар ногой в бок.
“А! Что случилось, где остальные?” — спросил я, оборачиваясь и делая вид, что просыпаюсь.
“А случилось то, что, пока ты спал, твой товарищ повесился”.
“Какой товарищ?.. О-о, правда!” — произнес я, словно совершенно не знал, что произошло.
Видели ли вы когда-нибудь повешенного, господин Дюма? Это безобразная картина. А Габриель был особенно ужасен. Надо полагать, он сильно дергался: лицо у него было страшно искаженное, глаза выпучены, язык высовывался изо рта, а сам он обеими руками вцепился в веревку, словно пытался взобраться по ней вверх.
Кажется, мое лицо выражало такое удивление, что все поверили в мое неведение и непричастность к делу.
К тому же, пошарив по карманам Габриеля, там нашли записку, которая полностью снимала с меня всякие подозрения.
Труп вынули из петли, положили на носилки, и нас обоих отвезли в лазарет.
Потом пошли предупредить инспектора. Все это время я сидел рядом с телом моего напарника, к которому был прикован цепью.
Через четверть часа пришел инспектор; он осмотрел труп, выслушал доклад папаши Шиверни и допросил меня.
Затем он собрал всю мудрость, на которую был способен, и вынес приговор:
“Одного — на кладбище, другого — в карцер”.
“Но, господин инспектор!..” — воскликнул я.
“На две недели”, — сказал он.
Пришлось замолчать.
Я боялся, что наказание удвоят: такое обычно случается, когда протестуешь.
Меня отсоединили от трупа и посадили в карцер, где я пробыл две недели.
Когда я оттуда вышел, меня спарили с Рваным Ухом, славным малым, Вы его не знаете, — этот, по крайней мере, разговаривает.
Вот, господин Дюма, все подробности, которые я передаю Вам с полным уважением, уверенный в том, что это доставит Вам удовольствие. Если я в том преуспел, напишите, пожалуйста, нашему доброму доктору Ловерню и попросите его передать мне от Вашего имени фунт табаку.
XX
ПРОТОКОЛ
В октябре 1842 года я снова проезжал через Тулон.
Я не забыл странную историю Габриеля Ламбера, и мне было любопытно узнать, действительно ли события развивались так, как описал их Отмычка.