Заметив, что вода в стакане стала совсем грязной, я взяла его, вышла из гостиной и двинулась по коридору, периодически освещаемому молниями. Я зашла в ванную, сполоснула стакан и, наполнив его чистой водой, направилась обратно. На его стенках остались отпечатки моих пальцев, испачканных в краске. Я увидела, как Эфкен проскользнул в комнату рядом с кухней, даже не взглянув на меня. Я вернулась в гостиную и снова встала перед холстом. Трагичная мелодия заполнила собой все пространство.
Я занималась любовью с красками, он же – с мелодией. Музыка и краски сливались воедино и растекались по всему дому, словно освещая его тьму. Вытерев испачканные краской пальцы о голую ногу, я взяла в руки палитру, набрала кончиком кисти краску и начала смешивать их.
Все это время меня сопровождала музыка Эфкена. Сегодня моим спутником были его ноты.
Вскоре не одна, а целых две картины появились на свет, разорвав стрелки времени. Будто почувствовав, что я закончила, Эфкен тоже перестал играть. Да, я создала две картины. На одном холсте была изображена картина с небольшим количеством красок, а на втором – символ, который постоянно видела… Пока я стояла перед созданным мною символом, держа палитру в одной руке и кисть в другой, я чувствовала, как по моим венам пускает свои ростки ядовитый плющ прошлого. Я оставила холст с картиной в сторону, чтобы он высох.
Несколько минут я ждала, когда он появится у меня за спиной.
– Закончила? – В его голосе прозвучали незнакомые мне эмоции, каждая из которых напоминала незнакомца, случайно встреченного по пути. Я могла либо пройти мимо, либо пожать руку каждому из них и узнать их получше.
Я медленно кивнула, и у меня изо рта вырвался глубокий вздох. Это не было усталостью, скорее расплатой за собственное прошлое.
– Да, – прошептала я.
Эфкен сделал еще один шаг и вошел в мое личное пространство, отчего мое сердце стало биться быстрее. Как будто я была океаном, а Эфкен – неизведанным островом, который я хранила в глубине души и который иногда омывала своими волнами. Горячее дыхание Эфкена коснулось моих волос и шеи, и по моему телу пробежал мрачный холодок. Чувства заполнили мое сердце до краев, подобно крови, стекающей по ногам беременной женщины, потерявшей ребенка.
Эфкен положил теплую руку на мое обнаженное плечо, с которого постоянно соскальзывал свитер, и медленно развернул меня к себе. Мои руки, сжимавшие палитру и кисть, обмякли и опустились вниз. Я даже услышала, как капнула на пол жидкая черная краска. Мои чувства странным образом обострялись всякий раз, когда он приближался ко мне.
– Ты всегда его видела? – спросил Эфкен, оглядев меня с головы до ног, и я поняла, что он спрашивает про символы, нарисованные на холсте позади меня. Я молча кивнула.
– Это то, что я всегда видела, – прошептала я. – И есть еще один, который я вижу совсем недавно.
Эфкен замер, удивившись услышанному, но искусно скрыл это.
– Слишком много лун и солнц, – сказал он, глядя на меня, но трактуя мою картину. – В центре одного из кругов – ворон, – сказал он, и я вздрогнула, вспомнив мертвые тела черных воронов под окном. Эфкен медленно обошел меня и встал прямо перед полотном. – Это гиена? – спросил он в замешательстве.
Я медленно кивнула.
– Да, наверное. Я видела именно ее.
– Понятно, – сказал он.
Я отложила палитру и кисть, сняла холст с мольберта и поставила рядом со второй картиной. Эфкен вдруг прошел мимо и взял эту картину в руки, размазывая пальцами невысохшую краску по краям.
– Это ты видела в последнее время? – Он поставил холст на мольберт.
– Да, – прошептала я.
Некоторое время он молчал. Просто стоял и смотрел на картины: одну на полу, другую на мольберте. Потом осторожно повернулся ко мне и сказал:
– Я сегодня наговорил глупостей. – Он говорил так, как будто злился на меня.
– Что?
– Я сказал, такие, как ты. Но ты ни на кого не похожа. Может, поначалу ты и представляла для меня угрозу, но я никогда не считал тебя такой.
– Какой?
Он сердито посмотрел на меня, словно злился, что я заставляю его обнажать душу. Возможно, в этом и заключалась главная причина его гнева: я могла разговорить его, даже когда он не желал.
– Обычной, – сказал он, а потом добавил: – Любой другой женщиной.
Каждое чувство, которое я испытывала к нему, было подобно благосклонности, которой Бог наделил меня. Когда я смотрела на него, то видела лишь чистейшую тьму, а мои чувства к нему походили на заиндевевшую полную луну, взошедшую на полуночном небе и способную затопить своим светом непроглядную тьму. Я заметила, как он сжимает руки в кулаки. Какое-то время я рассматривала татуировки, набитые на костяшках его левой руки. Ни он, ни я не проронили ни слова. Свет полной луны растекся по полу гостиной, напоминая бездыханное тело. Дождь прекратился.