Санька махнул отцу и матери рукой, во всю силу легких запел:
Если завтра война, если завтра в поход.
Если черные силы нагрянут...
— В солдаты готовятся, — проговорила Мария. — На службу уже идти Сане.
Маркел не раз думал о том, как встретится с повзрослевшим сыном. Что скажет ему? Поймет ли его Санька? Другом будет или врагом? И теперь разволновался. Словно издалека, донеслись слова жены:
— А рядом с Саней Тимофея Пыжова сынаш — Сергей.
В памяти у Маркела всплыло далекое зимнее утро. И сам он, со скрученными назад руками, в окружении Громова и Недрянко. За санями бежит Мария — простоволосая, немая от горя. И плачущий Санька, путающийся в полах подвязанного кушаком зипунишка. А посреди заснеженного подворья, широко расставив ноги, стоит Тимофей Пыжов — суровый, непреклонный.
Маркел тряхнул головой, стараясь избавиться от этого видения, услышал удаляющийся, звучащий как клятва, голос сына:
Как один человек, весь советский народ За Советскую Родину встанет...
Молчал Маркел. Шел ко двору, к своей семье, и трудно было понять, о чем он думает, какие мысли роятся в его преждевременно поседевшей голове.
Книга третья ЛИХОЛЕТЬЕ
1
— Как же теперь? Что же теперь? — причитала Нюшка Глазунова, испуганно уставившись на мужа.
— Поживем — увидим, — хмуро отозвался Афанасий, избегая взгляда круглых Нюшкиных глаз. — Небось тоже люди... немцы-то. В восемнадцатом году...
— «Люди», — вмешался в разговор родителей Ленька. — Фашисты они, вот кто.
Афанасий резко обернулся к сыну:
— Нишкни, щенок! Чтоб я этого не чул! Понял?!
Ленька махнул рукой, отвернулся к окну. Что он мог сделать в свои шестнадцать лет? В сестренке тоже не находит поддержки. Вон сидит и смотрит на него такими же, как у матери, глазами-пуговками. Всего на год старше, а воображает. Эх, поскорей бы ему вырасти...
Нюшка скорбно качала головой. Нынче утром прибегал Иван. Впервые заявился с тех пор, как ушел из дому. «Собирайтесь! Быстрее собирайтесь, — заговорил взволнованно. — Уводим последний эшелон». Не принял Афоня руку сына. Заупрямился. «На погибель остаетесь! — с болью в голосе воскликнул Иван, — О детях подумайте!» — «Не твоя забота, — отрезал Афанасий. — Своих будешь жалеть, как обзаведешься». — «Ба-тя...» — Иван стиснул зубы. Запрыгали желваки на скулах. Ни с чем ушел. Обнял ее, Леньку, Нинку... Все оглядывался, пока не скрылся за поворотом.
— Ой Афоня, страшно мне... — продолжала Нюшка. — Ой, тикать надо было.
— Куды?! — вызверился на нее Афанасий. — Хату бросать?! Хозяйство?! — И уже тише; — Нет уж. Перебьемся как-нибудь. Не только мы остаемся...
Кондрат Юдин рассказывал Ульяне:
— Ка-ак рвануло! И нет депа. Было и нету. А потом резервуар. Тот, что паровозы поит. Ка-ак грохнет!
— Боже мой, боже мой, — сокрушалась Ульяна.
— А что? — ершился Кондрат. — Супостату оставлять? Слыхала, что говорили по радио? То-то же. Все надо сничтожать, чтоб врагу не досталось.
— Труды человеческие гинут.
— Э, ничего, мать. Отстроим. Главное не дать ему попользоваться нашим же добром. Малость очухаемся и погоним назад.
— Далеко он зашел. Ой далеко.
— А ты понятие имей, — рассердился Кондрат. — Забыла, как Герасим писал? От внезапности это, вот в чем стихия. К примеру, иду я себе и ничего такога не держу на уме. А из-за угла злодей мешком или еще чем — трах! Ясное дело, памороки забьет. А как придешь в чувствие — тут она, злость, и появляется.
— Може, надо было уехать, как начальник советовал?
— Опять за свое! — в сердцах воскликнул Кондрат. — Ну, кому, какому дурнявому фрицу мы, старые, спонадобимся? Вернул тот эваколист. Кто помоложе, кажу, тех вывозите. Мы и здесь своих дождемся.
— Вроде бы верно рассудил, — вздохнув, сказала Ульяна. — А все же муторно, Кондрата, на душе. Муторно.
— Токи, мать, без паники, — важно проговорил Кондрат.
Он достал из ящика комода перевязанные тесемкой Геськины письма. В тридцать девятом проводили его на службу. В этих письмах вся армейская жизнь Геськи. Летчиком стал. Истребителем. Вот и фотокарточка. В петлицах — по кубику и пропеллеры. На груди — орден Боевого Красного Знамени. «Не так страшен черт, как его малюют, — написал в последней своей весточке. — Теперь мы знаем, как фашистов тоже можно в гроб вколачивать:».
Любимое это занятие Кондрата — пересматривать Геськины письма. Сначала они в конвертах приходили: обстоятельные, подробные. Вот в этом Геська едет к месту службы. С дороги пришло. Тут описывает, как их сводили в баню. Оттуда они уже вышли в обмундировании и не узнавали друг друга. Здесь по дурости три наряда вне очереди схлопотал. В голубом — Геська принимает присягу. В синем — курсант полковой школы. В розовом — просит узнать адрес Сергея Пыжова и будто невзначай о Людке Кириченко справляется... Потом ускоренные курсы подготовки пилотов. И вдруг война. За четыре с половиной месяца прислал Геська всего два треугольничка и самодельный пакет с фотокарточкой и короткой запиской. А теперь вовсе ничего не будет. Сегодня прошли мимо Алеевки и Крутого Яра последние отряды наших бойцов. В спешке отправился эшелон эвакуированных...