Добиваясь разрешения распорядиться судьбой Елены по своему усмотрению, Дыкин умолчал о своих истинных намерениях.
А все заключалось в том, что когда-то отвергнутый, теперь он рассчитывал преодолеть сопротивление. Женщина, к которой он и в самом деле испытывает влечение, волею случая в его власти.
— Я хотел сказать... — поспешил Дыкин, испытующе взглянув на Елену, — я могу принять удар на себя и отвести от вас смерть. Это, конечно, очень сложно, опасно. Мною может заинтересоваться гестапо. И тогда... Но для вас, Елена Алексеевна, я готов на все.
Их разделял только стол. Елена смотрела мимо Дыкина, думала: разве можно испугать смертью, если не хочется жить. А Дыкина волновало уже само присутствие Елены и то, что они одни. Его взгляд был липким, похотливым.
— Теперь вы одиноки. Ничто вас не связывает. Конечно, я понимаю, — торопливо добавил Дыкин, — нужно время, чтобы забылась эта... эта травма. Однако вы должны знать, что в моем лице всегда найдете верного друга, готового следовать за вами хоть на край света, готового выполнять ваши желания.
— Я хочу умереть, — прервала его Елена.
— Умереть?! — воскликнул Дыкин. — Нет-нет! Отдать вас могильным червям? Это будет величайшим кощунством! Преступлением! — Говорить напыщенно, высокопарно было всегдашней слабостью Дыкина. Но сейчас он ощутил необходимость прибегнуть к более естественным интонациям. — Рассудите-здраво, Елена Алексеевна, — продолжал уже мягче, душевней, — прежнее не вернется. А жить надо. И надо устраиваться в жизни. Мы с вами — не первой молодости. Однако впереди еще немало времени. Кончится война. Положение у меня видное. Со мной и вам будет хорошо.
— Нет, Филипп Макарович, — тихо сказала Елена, — никогда не быть этому.
Дыкин побагровел, наклонил голову. Мясистый нос еще больше навис над тонкими губами. На них блуждала саркастическая ухмылка.
— Значит, умереть?
— Я готова.
— Та-ак, — протянул Дыкин. — Смерть ведь разная бывает. — го голос зазвучал угрожающе. — Одна — сразу прихватывает. Другая — натешится вволю.
Елена вздрогнула. О, ей хочется умереть сразу, как тогда, после удара ножом в спину. Совсем не страшно. Острая боль, яркая вспышка — и... темень небытия. Потом — пробуждение, встреча с сыном, мужем...
— Выбор в ваших руках, — услышала она, а думала свое: «Не будет пробуждения. Не придет Тимофей. Не увижу Сережу... Не суждено с ним встретиться. Бедный мальчик. Где ты? Сражаешься? Пал ли в бою? Жив или мертв — прости свою мать. У нее уже нет сил жить».
А Дыкин снова был вежливым, уважительным.
— Ну что ж, Елена Алексеевна, не обессудьте. Я предпринял все возможное, чтобы облегчить вашу участь. Вы сами отказались от моих услуг, и я умываю руки. — Он откинулся к спинке стула, прищурился, как бы прикидывая, верный ли взял тон. Помедлив, сказал: — Вами займется мой помощник. Скотина, каких мало. Вы и сами это прекрасно знаете. Для него нет ничего святого. Боюсь, не сможет проявить к вам должного уважения... Впрочем, — тут же добавил Дыкин, — мне кажется, вы, Елена Алексеевна, еще подумаете над моим предложением. У вас будет достаточно времени.
«Неужели он не видит, не понимает, как глуп, как самонадеян?» — думала Елена после разговора с Дыкиным. Пусть ей грозят тысячи смертей, она примет их, не задумываясь, не вымаливая пощады.
Быстро угас день. Камеру заполнил мрак. Грязной черноты ночное небо вдоль и поперек перечеркнули железные прутья. В сгустившейся темноте тускло светился лишь дверной глазок. По коридору, слабо освещенному керосиновой лампой, ходил полицай. Елена прислушивалась к его тяжелым шагам, зябко куталась в платок и не могла унять внутренней дрожи. «Что замыслил Дыкин? — спрашивала она себя. — Что уготовил?.. — Но тут же отгоняла пугающие мысли, — Почему меня должно тревожить это? Разве не все равно, какой будет смерть?»
И вдруг она почувствовала, что лжет себе. Да-да, лжет. Все дни после гибели Тимофея это было правдой. Еще по пути сюда ничто не могло ее тронуть, ко всему была равнодушной. А сейчас... сейчас эта обстановка заточения, многозначительная любезность Дыкина, неизвестность — все пугает Елену. Она возвращалась в реальный мир из оцепенения, вызванного гибелью Тимофея.
Тишину ночи расколол крик-стон. Елена вскочила. Сердце — чуть не выскочит из груди. Перехватило дыхание. А там, за стенами ее камеры, все утихло. Она успела подумать: «Не померещилось ли все это?» Но послышалась грубая брань. Снова раздались стоны. Истязали женщину. Ее высокий голос взвивался и внезапно обрывался, замирал. Потом донесся глухой стук падающего тела. Или ей почудилось? А почему приближаются эти тяжелые шаги? Что им надо среди ночи?.. Щелкнул замок? Скрипнула дверь? Нет, это галлюцинации. Слуховые галлюцинации, и только. Сейчас все пройдет. Выходить? Разве этот окрик к ней относится? Разве...