Взмах — удар. Взмах — удар...
Вышибал уже у одного. Теперь этот, того и гляди, сбежит. Вон как окрысился, щенок:
«От тебя, батя, иного и ожидать нечего».
Это ему, отцу, такое! А пришлось стерпеть. Тяжко терять последнего сына, своей рукой оттолкнув от себя.
Взмах — удар. Взмах — удар...
Как машина, работает Афоня. Силы в нем — на троих раскинешь, и еще останется. А с детьми не может совладать. Правда, последнее время Ленька вроде облагоразумился. И к Нинке заговаривает, и постояльца не дичится... Та в новую халепу вскочил. Пригрел рассорившегося с отцом Зоську Сбежнева. И что оно за дети пошли?! Чуть не по-ихнему — бегут от отчего порога свет за очи, власти родителя не признают. Кажись, куда уж лучше! Отец начальником заделался — староста. Это, почитай, бог в Крутом Яру. Жрать, пить — сколько душе угодно. А оно нос воротит... На себе испытал Афанасий, каково родительскому сердцу. Чернее ночи Маркел стал. Был у него Афанасий. Тайком от Леньки и Зосима приходил поговорить насчет продуктов. Не будет же он лишний рот кормить в такое-то время!.. Так и сказал. А чего стесняться. Пусть, мол, Маркел Игнатьевич не беспокоится. Присмотрю, мол, за сынком. Но ежели не удержали дома — давайте провиант... Маркел глаза отвел, к жинке своей отослал. Бабы, известно, жалостливые...
А мороз, знай, жмет, припекает. Заиндевели у мужиков шапки, бороды, усы, брови. Раскраснелись лица.
— Ну, стервец, лютует, — покрякивал Кондрат. — Слезу выжимает. — И вдруг затеребил напарника: — Гляди-гляди, Афоня, что оно за стихия такая? Никак сатана у натуральном виде.
Афоня выпрямился и с перепугу присел. Что-то непонятное двигалось на них. Вроде человек, а голова... Ушей нет, лица нет, вместо глаз две дырки, а из третьей, что пониже, дым прет. За этим чудовищем торопливо, вприпрыжку, следовала свита: военные, цивильные. Вся орава промчалась вдоль траншеи к подалась в сторону резервуара.
— То ж комендант, — наконец обрел дар речи Афоня.
— Теперь и я вижу, — согласился Кондрат. — Да поки разглядел — мало не помер. Ей-ей, как на духу кажу.
— Ото и я оробел, — сознался Афоня. — Как глянул, из дырки той огонь высвечивает, дым валит — и обмер. А то, выходит, цигарка. — И, помолчав, добавил: — Что ж то за хреновина такая на ём?
— Намордник, — сказал Кондрат. — У фрицев шкура к морозу не приспособлена.
Афоня качнул головой, проговорил;
— Тут еще терпимо. Замерз — в любую хату можно вскочить погреться. А как оно в степу, на фронте?
— Небось маму родную вспоминают, — не без злорадства вставил Кондрат. — В степу тая стихия поядреней шибает.
— Нашим, хоть и свыкшие, тоже несладко, — рассудил Афоня. И уже тише: — Так то верно, что под Москвой всыпали?
Кондрат кинул несколько лопат сколотого Афоней грунта, метнул взглядом по сторонам.
— Токи так: могила три креста. К слову придется — скажи, кому доверяешь. Чтоб не продали. А где узнал, кто сказал — ни гугу. Сорока на хвосте принесла. Уразумел? — Он снял рукавицу, забрался под ватник, сунул Афоне свернутую бумажку. — Читай. Драпанули больше чем на сто километров. Бросали оружие, технику. Кричали «Гитлер капут» и «хенде хох» поднимали. А тут нам торочат, что Красная Армия разбита. Как бы не так!
Афоня пробежал глазами листовку. Он плохо соображал, что в ней написано. Его сначала бросило в жар, а потом ледяной холод подступил к самому сердцу. Ему показалось, что это Ленькина рука. «Ну да, — лихорадочно думал он. — Подписано — «Народные мстители;». А рука-то — Ленькина! Неужто Ленькина?»
— Ото ж «вояки» и забегали, — подытожил Кондрат. — Где аукнулось, а тут откликнулось. Видать, большой шелест пошел.
Но Афоня, встревоженный зародившимся подозрением, ничего не слышал.
15
Своеобразные отношения сложились у Зосима с отцом. Может быть, потому что в паре работали как равные и равноправные. Санька, уже и готовясь в армию, не мог перечить отцу, высказывать неудовольствие А Зосим, хотя и моложе, не стеснялся, рубил сплеча, если считал отца неправым.
Его огорчило и напугало то, что отец согласился быть старостой.
— Не мог отказаться, — возвратившись со сходки, хмуро упрекнул его.
— Общество просило, — ответил Маркел. — Обществу перечить нельзя.
Зосим воспринял случившееся с юношеской непосредственностью. У него и в мыслях не было заглядывать вперед, думать о том, какая их ждет будущность. Его волновало более доступное.
— Учудил, — укоризненно заговорил он. — Санька бьет фашистов, а ты служишь им.