— Бог с тобой, Фросенька. Что ты выгадала?!
— Так ведь постель с Дыкиным делит.
— Это Леночка-то с полицаем? Кто сказал?
— Пастерначка.
— Да чтоб у нее язык отсох! — возмутилась Киреевна. — Ты лучше Фомку Маркарова поспроси. Сболтнул, что Дыкин ее и измором не смог взять. По морде схлопотал. А теперь измывается, под стражей в услужении держит.
— Боже! А я... Бедная Лена. Лучше уж умереть, как терпеть такое!
— Ну да, ну да, — вздохнула Киреевна. — Непросто это, умереть. Ой непросто, доченька...
— Ведь говорила ей, говорила, какая опасность нависла!
— Ну да, ну да. Не чула она, Фросенька. Ничего не чула. Потерянная была. Занемевшая.
Фрося обошла комнаты, где жил Тимофей с семьей и где ей все было знакомо. Она вспомнила прошлое. Воспоминания разжигали еще большую ненависть к тем, кто разрушил жившее под этой крышей счастье.
— Ничего я здесь, голубка, не трогала, — тихо проговорила Киреевна. — Все оставила, как было. Ну да. Все, как было...
Ушла Фрося от Верзилихи расстроенная, унося сердечную боль. Она укоряла себя за то, что поверила Пастерначке, этой выживающей из ума злобной богомолке. Такие вот и распускают грязные слухи, порочащие хороших людей. Но что же делать? Как выручить тетю Лену?
Отец Феодосий появился в Крутом Яру вскоре после того, как пришли оккупанты, и в церкви возобновилась служба. Фрося не искала с ним встречи, еще тогда, до войны, определив свое отношение к нему. Но отец Феодосий не считал разговор оконченным. Вероятно, его задела Фросина категоричность, непримиримость. Однако с тех пор много воды утекло. Под ударами свалившихся на нее несчастий, небось, тоже присмирела. Ему захотелось убедиться в этом, и он явился к Фросе.
Она встретила его более чем холодно:
— Опять вы?..
Отец Феодосий поклонился.
— Свидетельствую вам, Евфросинья Васильевна, свое почтение. Мне кажется, нынче я не дал повода для вашего недовольства. Сейчас я здесь не по своей воле. Народ призвал.
— Не надо громких слов. Полторы старухи, бьющие поклоны, это еще далеко не народ.
— Ошибаетесь, Евфросинья Васильевна, — запротестовал отец Феодосий. — Прихожан очень много. Гораздо больше, чем до войны. Зайдите как-нибудь, сами убедитесь.
Фрося не имела никакого желания продолжать когда-то начатый разговор. Но ее задела самоуверенность отца Феодосия.
— Нет, — возразила она решительно. — Вы не служите народу, а растлеваете его.
— Обвинение серьезное. — Отец Феодосий прошелся по комнате, остановился возле Фроси. — Но... запоздалое.
Фрося насмешливо скривила губы.
— Да-да, — поспешил уверить ее отец Феодосий. — Церковь давно отошла от старого. Она уже не является политической силой. Единственное наше предназначение — очищать людей от скверны, утешать страждущих.
— Что ж у вас нового? Все та же глупая и злая сказка.
— Я бы не сказал этого, — возразил отец Феодосий.
— Полноте, — махнула рукой Фрося. — Не смешите. Лишь дремучее невежество может поверить во все эти враки о какой-то загробной жизни.
— В данном случае мы, Евфросинья Васильевна, более гуманны, — поспешно отозвался отец Феодосий. — Человек не хочет мириться с тем, что он смертен. Вы ему говорите: умрешь и превратишься в ничто. Он знает, что это действительно так. И все же не может согласиться. Внутреннее «я» бунтует, восстает против этого. Где-то в глубине человеческого естества теплится надежда, мол, нет, не все кончится со смертью. И мы поддерживаем эту надежду. Мы говорим: после смерти человек не исчезает бесследно, душа его попадает в иной мир, и если ты живешь праведно, перед тобой отворятся врата рая и наступит вечный праздник. Если же грешишь, преступаешь божеские заповеди, — не миновать ада... Человек знает, что это сказка, но тем не менее тянется к ней. Ему просто необходима эта прекрасная выдумка. Она помогает ему в жизни преодолевать лишения, невзгоды, утраты. Она подготавливает его достойно встретить свой смертный час. Тем более сейчас, в войну, когда смерть подстерегает на каждом шагу. Потому и идут к нам люди.
— Не вижу доблести там, где видите ее вы, — твердо сказала Фрося. — Весь этот самообман не достоин человека сильного, гордого.
— Может быть, вы и правы, Евфросинья Васильевна. — В голосе отца Феодосия зазвучали уже знакомые Фросе вкрадчивые интонации. Он, конечно, почувствовал, что снова нашла коса на камень и ему тут делать нечего. Но все же не торопился ретироваться. — А как быть со слабыми? — вкрадчиво спросил.
— Во всяком случае не усугублять их несчастья, — резко сказала Фрося. — Уже одно то, что оккупанты разрешили открыть церковь, говорит не в вашу пользу.