— Хватит кривляться, Фасон, — прервал его Анатолий. — Хоть раз можешь быть серьезным?! С твоими возможностями, с твоими ребятами...
— А не пошел бы ты корове на капсуль! — вскричал Митька. — Живем, как хотим, и делаем, шьто нравится. Сообразил? Анархия — мать порядка! Без пионервожатого обойдемся.
Анатолий понял, что Митьке никак нельзя открываться. И так, кажется, лишнее позволил. Потому сразу и сориентировался, обиженно заговорил:
— Чего взбеленился? Нужно мне очень в няньки набиваться. Я к тому, что и ты парень как парень, и ребята боевые, а пропасть сейчас — раз плюнуть. Вот ты Фомку разделывал, пригрозил карабин отобрать. А если он начальству пожалуется? Думаешь, будут церемониться? За милую душу можно схлопотать пулю.
Митька струхнул. И акцент свой босяцкий позабыл.
— Что, пошутить нельзя, да? — Но тут же, овладев собой, уверенно продолжал: — Сися не пожалуется. До этого же надо додуматься. А у него с мозгами не в порядке. Чокнутый он. Недоразвитый. Потому его Дыкин и мобилизовал. Там соображать не надо — в полиции.
Вернулся мальчишка, бегавший на вокзал собирать окурки. Виновато подошел к Митьке.
— Где грызть?
— Ай-я-яй, — протянул Митька. — И шьто тебе, Дед, так не везет? Обратно ничего не принес?
— Сися отобрал.
— Ай-я-яй, — повторил Митька. — Мине ж от того не легче... Вот тут грызи, — указал у своих ног.
Анатолий не мог поверить своим глазам. Больше всего поразили его это слепое повиновение и то, что никто из присутствующих не возмутился, не запротестовал. Он уже собрался вмешаться, прекратить гнусное издевательство, но Митька опередил его.
— Ладно, Дед, хватит. Оставь и для Сиси. Мы ему, гаду губатому, покажем, как подрывать новый порядок у Европе, чужую собственность присваивать.
Он снова, рисуясь, взглянул на Анатолия. Мол, плевать на все и вся. Но желаемого впечатления не произвел.
— Ты тоже, оказывается, не очень соображаешь, Фасон, — сдержанно сказал Анатолий. — А думать надо...
— Ха, пусть лошади думают — у них головы большие, — отозвался Митька. — И вообче, шьто ты из-под миня хотишь?
Анатолий махнул рукой, двинулся прочь. Теперь он окончательно убедился в своем просчете. Митька и его дружки — совсем не то, что ему нужно.
24
Ушло лето — горькое, кровавое лето сорок второго года. Блокировав Ленинград, встретив непреодолимый заслон у Москвы, враг предпринял массированное наступление на юге. Вторично овладев Ростовом, бронированные армии Манштейна вышли на просторы Кубани и Ставрополья.
На Волге армия Паулюса штурмовала Сталинград. Дымился израненный, истерзанный Мамаев курган. Каждая улица, каждый дом в городе стали ареной жестоких, упорных боев. Здесь, на волжских кручах, решалась судьба войны, судьба страны. «Умрем, но не отступим ни шага. За Волгой нет для нас земли», — сказали защитники легендарного города. Это был их последний рубеж. Они вцепились в него мертвой хваткой. Втиснулись в щели, будто впитались в поры береговых откосов великой русской реки, чтобы снова и снова подниматься среди, казалось бы, выжженной пустыни и отражать врага.
Опьяненные кровью, шли гитлеровцы, как полагали, к своей победе. О, они были очень самоуверенны — покорители Парижа и Варшавы, Праги и Белграда, Брюсселя и Копенгагена... Вся Европа у их ног. Теперь остался сущий пустяк — поставить на колени «варварскую полудикую» Россию, и от океана до океана расправит свои могучие крылья германский орел...
Мимо Алеевки, мимо Крутого Яра на Ясногоровку и дальше двигались поезда, груженные пушками, танками, боеприпасами. Ехали немецкие парни «нах Остен, нах Сталинград, нах Кауфказ», наигрывая на губных гармошках веселые мотивчики, ехали убивать других парней; русских, украинцев, белорусов, грузин, татар... Ехали побеждать и только побеждать во славу рейха, во славу фюрера. И если в пути где-то на глухом лесном перегоне обстреляют партизаны, — не беда. Если они не досчитаются кое-кого среди своих, — тоже терпимо. Это потом они, благополучно добравшиеся до цели, натерпятся страху, когда ступят на сталинградскую землю. Это потом они сами будут убиты или пленены солдатами, защищающими свою Отчизну. А пока горланили: «Совьет капут!» Распевали сентиментальные песенки и торопились навстречу своему позору, гибели.
Все больше шло составов на восток, на юг. А оттуда тянулись госпитальные поезда, переполненные ранеными. Новые, свежие резервы посылал Гитлер своим генералам, требуя от них решительных действий, с тем чтобы победоносно завершить Сталинградскую битву до наступления холодов.