И так, сколько себя помнит, он, Маркел Сбежнев, за доброе получает оплеухи. Не много ли на одного человека? Вот и Громов назвал его продажной шкурой...
«Для чего живу? — снова кольнула тревожная мысль. И тут же Маркел с досадой подумал: — Только тем и занимаюсь, что тешу свои обиды». Он помрачнел, осознав, как дорого это ему обошлось: перечеркнуто все хорошее, что было в его жизни, потеряна привязанность и любовь сына...
Ему впору было наложить на себя руки — так разбередил душу. А пришлось поспешить на помощь Громову. Голова его запрокинулась, обмякшее тело сползало с линейки; Артем упал бы, но Маркел вовремя его поддержал. Он предвидел, что так может случиться. Однако не мог ничего изменить. Не мог средь бела дня везти Громова в поселок. Потому что еще там, на степной дороге, сразу узнав его, Маркел понял, что не выдаст. Теперь же, дождавшись темноты, погнал лошадей к Крутому Яру.
Очнулся Артем и сразу не мог сообразить, где находится. В полумраке виднелись какие-то балки, стропила. Слабый луч света упирался в запыленную паутину... Нет, это не камера. Скорее чердак. Ну да. Вот и труба, и теплый боровок, возле которого он лежит, накрытый овчиной... Что же произошло? Кто-то отбил его у Маркела?.. Скосился на плечо — перевязано простыней. Концы ее — злом на груди. Повел взглядом в сторону, увидел мальчишеские глаза, с любопытством рассматривающие его. Некоторое время они смотрели друг на друга. Артем недоумевающе, подросток — с нескрываемым восхищением.
— Ой, как вы стонали, дяденька, — наконец приглушенно заговорил он. — Как стонали!..
— Пить, — попросил Артем.
Паренек зачерпнул из ведра загодя припасенную воду эмалированной кружкой, помог Артему напиться.
— Вы партизан, дяденька? Да? Партизан?
Видимо, ему очень хотелось, чтобы было именно так.
— Где я? — спросил Артем.
— Паренек уже был у лаза на чердак.
— Сейчас, — обнадеживающе отозвался он и нырнул вниз.
Артем закрыл глаза. Во всем теле — необыкновенная слабость. Пока шел к своим, голодал. А теперь еще потерял столько крови... С закрытыми глазами ему было легче. И волноваться нечего, если лежит здесь, в этом убежище. Очевидно, попал к друзьям, которые не оставят его в беде.
Потом послышалось тяжелое дыхание.
— Ты, Зосим, покарауль внизу, — раздался знакомый голос. — Если что, дашь знать.
Артем уже не сомневался — это был Маркел. Значит, никто его не отбивал и он по-прежнему в руках предателя...
Маркел принес миску гречневой каши с молоком, приподнял Артема, подложив под спину какие-то узлы, сказал:
— Ешь.
Это было уже слишком! Позволить играть собой?!
— Слушай, Сбежнев, не знаю, что ты затеял, но на мне зубы обломаешь, — заговорил Артем, не прикасаясь к еде. — Лучше сразу кончай эту карусель.
Маркел, сутулясь, навис над Артемом, уставился в темный угол чердака.
— Так вот, товарищ Громов, — медленно, тяжело заговорил он, — дело прошлое, а десять лет я по твоей милости за здорово живешь отсидел. — Боль, обида уже перегоревшие, временем сглаженные, но еще не забытые, звучали в его словах. — Безвинно врагом назвали, товарищ Громов, скалечили жизнь...
Артем попытался прервать его, что-то сказать. Но Маркел предостерегающе поднял руку:
— Твою речь уже слышал. И тогда, как со двора свозил, и вчера. «Сволочь» я для тебя и «продажная шкура». Это с твоей колокольни. Теперь с моей послушай. Вышло ведь наоборот. Пришел я из допра, а мне и говорят: «Громов — сука, враг народа». И такая злость против тебя поднялась! Умышленно, думаю, честных людей, красных бойцов гражданской войны за решетку спроважирал. Казалось, попадись мне тогда под руку, не знаю, что и сделал бы... А поразмыслил, вроде бы правильно ты действовал. Интересы народные защищал. Конечно, как такую мину подклали те негодяи да хитро замаскировали, поди докопайся до истины. По всем статьям выходило сажать Маркела Сбежнева.
Артем настороженно следил за рассказом Маркела, и веря, и не веря ему.
— Так ведь...
— Лежи, лежи, — оборвал его Маркел. — Слушай, коли уж вызвал на откровенность... Так ото я прикинул и так, и этак. Нет, думаю, не может Громов врагом быть. Не иначе — ошельмовали. Мне это в голову пришло — потому как на себе испытал... И вот свела жизнь. Вижу, такой же. Непримиримый. «Сволочь» я в твоих глазах. «Немцам продался»... А мне, может быть, те слова самая большая приятность. Ты лаешься, а я думаю: «Какой же враг народа вот так, и в хвост и в гриву, будет поносить немецкого старосту? Выходит, не ошибся, когда решил, что не может Громов быть врагом». Иначе отвез бы тебя, товарищ Громов, к Недрянко... Это я все о вере. Против меня были вон какие улики! А веры мне — ни на грош. И загремел Маркел Сбежнев...