* * *
Разговора с начальником цеха не получилось — видимо, не совсем подходящее время выбрал Сергей Тимофеевич для своего визита. И все же он испытал какую-то неудовлетворенность. Когда она возникла? Может быть, когда Ипполит Федорович ушел от прямого ответа о целесообразности докладной? Когда проронил: «Как это изменить?..» При этом его голос как-то странно вибрировал. Сергей Тимофеевич не мог понять, чего было в нем больше — удивления ли, осуждения? Или беспокойство появилось еще позже, в самом конце их встречи, когда Шумков, избегая его взгляда, небрежно, как показалось Сергею Тимофеевичу, отложил тетрадь. Это его до некоторой степени обескуражило, озадачило. Таким — будто растерянным — и поднялся в кабину коксовыталкивателя. Кравчёнок удивленно захлопал начерненными коксовой копотью ресницами.
— Что с вами, Тимофеич?
— А что?
— Да не такой, как всегда.
— Чудак-человек, — отозвался Сергей Тимофеевич, — Неужто я — чурка? Та, верно, всегда остается такой, какою ее вытешут.
— Про это и говорю, — Кравчёнок выбил о ладонь берет, снова упрятал под ним буйные ржаные кудри. — Нешта стряслось?
— Ничего особенного, Григорий, не стряслось. Расчеты и соображения по новой серийности отнес Шумкову. А он что-то не очень... Как машина?
— В порядке.
— Вот и мотай отдыхать.
Так смена не кончилась. Мне еще две печки опорожнять.
— Управлюсь, —сказал Сергей Тимофеевич. — Давай номера. Небось, вымотался за ночь...
Григорий назвал номера указанных в его графике камер, из Которых еще надо выдать кокс, засобирался, взял свою авоську с бутылкой из-под молока, взмахнул рукой, крикнул, прежде чем скатиться по трапу:
— Дзякую, Тимофеич!
— Валяй, валяй...
Сергею Тимофеевичу не стоило особого труда «добить» график Григория. Потом в динамике зазвучал голос напарницы с электровоза тушильного вагона — Аньки Сбежневой:
— Привет, Тимофеич! Как спалось-почивалось?
— Заступила? — отозвался в микрофон Сергей Тимофеевич. — Почивалось отменно.
— А я ночь перевела.
— Что ж так? Нездоровилось?
Динамик хохотнул:
— Приспать некому было.
Сергей Тимофеевич усмехнулся, подумал: «Чертовка...». Но проговорил сдержанно:
— Хватит базарить, Анька. Пора начинать.
— Так я же с радостью, Тимофеич, — послышалось в ответ. —
Об этом только и мечтаю... — И опять смешок: — Да ты что-то не торопишься...
— Ну поехали, поехали, — в самом деле рассердился Сергей Тимофеевич. — Время не ждет.
Тотчас раздалось обиженное:
— Пошла под первую.
Когда Сергей Тимофеевич подвел коксовыталкиватель к нужной камере и снял двери, Анька все еще «дулась»:
— Толкай, — проворчала.
Сергей Тимофеевич подвел толкатель к огненному столбу, зажатому стенками камеры...
Так и работали: он — на машинной стороне, она — на коксовой, согласовывая но графику номера камер с готовым коксом.
А между ними, на верху батареи, катал по рельсам свой загрузочный вагон, засыпая камеры шихтой, фронтовой друг Сергея Тимофеевича — Пантелей Пташка.
Первая смена пошла в нормальном технологическом режиме — видно, за ночь справились с «намазкой». Почище стал воздух — лишь слегка газовали кое-какие двери. Но это уже не от избыточного давления. Просто плохо зачищены прилегающие плоскости — на коксовыталкивателе износились металлические щетки, которые как раз и предназначены для того, чтобы удалять с дверей наплывы смолы и прилипающую к ней коксовую осыпь. И вот этих щеток снабженцы не могут нигде достать. Отсюда — потери, утечка в атмосферу коксового газа. Не случайно работники цеха улавливания бьют тревогу, когда дымят двери коксовых печей. Ведь коксовики — весь завод «кормят»...
— Давай жми, Тимофеич, — прервала его мысли Анна.
И Сергей Тимофеевич подумал о ней: «Ненадолго же хватило тебе «характера». Он зримо представлял, потому что и сам может это делать, как Анна подвела к ванне — направляющей раме двересъемной машины — дальний конец коксоприемного вагона, как бесстрашно движется навстречу раскаленной лавине, будто стелется под нее. Зловеще шумит огненный водопад: все ближе и ближе, кажется, вот-вот накроет, испепелит... но в последний момент, почти перед самой кабиной электровоза, вдруг иссякает. Тогда Анна запросто прет перед собой полыхающий, искрящийся жар к тушильной башне. Там на него одновременно обрушиваются тысячи водяных струй, и к небу вздымается белое грибовидное облако, чем-то отдаленно напоминающее атомный взрыв, каким его рисуют на учебных плакатах гражданской обороны.