Сергей Тимофеевич хорошо знает Маркелову дочку. Отчаянная голова! Не всякая женщина отважится избрать такое дело. Работать с ней в одной смене — удовольствие. Но уж больно развязно ведет себя. Уродится же вот такое охочее до плотских радостей! Из-за этого и мужа потеряла. Сначала лупил ее, уличив в изменах, а потом ушел. И осталась она с ребенком — сама себе хозяйка. Был бы жив Маркел, может быть, совсем иначе сложилась Анькина судьба. Мать просто не имела сил держать ее в руках... Вот теперь к нему цепляется, затрагивает, дразнит.
А Анька снова и снова не без озорства требовала:
— Давай, Тимофеич, жми!
* * *
Если надо выдать за смену восемьдесят две печки — тут уж некогда прохлаждаться. Это Сергею Тимофеевичу не грозит запарка. Его движения точны и доведены почти до автоматизма. Ему не надо соображать, какая операция — следующая, за какой рычаг браться.
И все же Сергею Тимофеевичу невмоготу: от печей, от накалившейся на солнце кабины пышет жаром. И ветер не освежает — сухой, горячий. Налетел он, как обычно, внезапно — этот стремительный восточный ветер, и принес с собой зной далеких пустынь. А ему вспомнилась зимняя черная буря. Тогда трое суток не унималась песчаная пурга. Студеный северо-восточный ветер, вольно разгуливавший бесснежной степью, врываясь в теснины карьера, ошалело вздыбливал песок, яростно швырял его на механизмы, на работающих людей. Мельчайшие частицы кремния секли лица и руки рабочих, впивались в кожу, били по глазам, проникали в смазку машин. И они — ветхие, собранные из старья — то и дело останавливались. Особенно транспортеры, которыми подается песок из забоя на погрузку. Растянувшись длинной, изломанной дорогой, они переваливают свою ношу с одной ленты на другую, пока не доставят наверх, и ссыпают в железнодорожные платформы и пульманы. А обслуживает механическое хозяйство дежурный слесарь. Ну-ка успей за всем уследить, предупредить поломку. Да еще в такую непогодь. Вот он и вертелся всю смену в бегах: там покрепит, там подмажет. Забежит в мастерские перекурить, отогреться малость возле печки, сумку с инструментом перекинет через плечо — и снова на линию. Устранял неполадки с какой-то злой остервенелостью. И причиной тому было вовсе не недовольство своим делом. Работа его устраивала. Да и не было оснований претендовать на что-то иное, если такая у него профессия. Слесарь, он и есть слесарь. Конечно, в депо было бы лучше во всех отношениях. Все же его специальность — ремонт паровозов. К тому же крыша над головой — не слепят эти песчаные бури, не секут дожди, не жжет солнце... Однако в транспортноремонтных мастерских устроиться не удалось — не было мест. Но то другой разговор. А что в карьере приходилось всю смену проводить на ветру, на собачьем холоде и к металлу прикипали руки, тоже не главное — на фронте и не такое приходилось испытывать. После того, что вынес на войне, казалось, уже ничто не сможет его согнуть. Только ошибся он, думая так о мирной жизни. Пришли иные трудности, иные боли. И выяснилось, что к ним он, Сергей, вовсе не был готов. Плохо ему было. Очень плохо. Искала выхода скопившаяся на душе муть. Потому и скрипел на зубах песок, яростно взлетал молоток, чтобы обрушиться на зубило, словно оно было виновато во всех его, Сережкиных, бедах.
Срубывал он намертво приржавевшую, со стертыми гранями, гайку, которую уже невозможно было отвернуть ключом. И думал вовсе не о том, что уже чужую работу приходилось выполнять: свою смену дотянул благополучно, мог бы уйти, так сменщик почему-то задержался, а тут — поломка. Сергей пытался понять, когда оно началось, вот то мрачное и мерзкое, что вползло в его жизнь? С чего началось? Может быть, с самых счастливых дней, когда они с Настенькой нашли свою совсем было утерянную любовь? Именно с тех пор в нем поселились и боль, и отрада. Нет, он не мог кривить душой. Это было действительно так. В большое, не знающее границ чувство к