Покорила его северная краса — неяркая, сумеречная. И нравилось, что не удерживались здесь слабые, изнеженные, что строгость этих мест как бы испытывала людей на прочность.
Так и сплывали годы в постоянных трудах, заботах, в борьбе за план, и... за души взрослеющих детей своих. Но однажды ему приснился весь в солнечных бликах Днепр, и молодая еще мать — розовая в голубых струях, и слепящей белизны пески, и сам он — совсем маленький, бегающий нагишом вдоль пустынного берега. Из-под его ног во все стороны летяг искрящиеся брызги. И он восторженно визжит...
Тогда ему исполнилось всего четыре годика. Он совершенно забыл об этом в реальной жизни. И вот через столько лет все подробности далекого события вернул ему сон...
Потом все чаще преследовали Сергея Тимофеевича далекие видения. Вот похороны материного отца — деда Алексея: жаркий день, пыль, взбитая людьми, что шли за гробом, ноги вязнут в грязном сыпучем песке. Мама ведет его за руку, и он плачет не из-за жалости к деду, а потому что устал, что немилосердно жжет солнце, трудно дышать этой противной горячей пылью и хочется пить...
Или вдруг встанет перед глазами низкорослая хата, крытая очеретом, накошенным в днепровских плавнях. Под окнами пламенеют маки, кустится любисток и синеет мята, которая вовсе не пахнет, пока ее не тронешь...
Затем был провал в памяти. И снова: ранние зимние сумерки, сине-лиловые сугробы, крики паровозов и деповского гудка, как стоны — протяжные и долгие... Это уже в Алеевке, когда жили у Верзиловых. Они, мальцы, сначала подумали, что где-то горит. Когда случался пожар, тоже, гудели паровозы. Но их медные голоса будто выговаривали: «По-по-жар! На по-жар!..» А в тот студеный январский день басовито и хрипло надрывался деповский гудок. Тоскливо и нестройно вторили ему паровозы из товарного парка. Тонко, словно обиженное дитя, повизгивая, плакала деповская «кукушка». Когда окончился гуд, она еще раза два всхлипнула и тоже умолкла. Наступила тишина — еще более тревожная. Стало зябко и страшно.
Вот это осталось в памяти из тех далеких лет. Остальное забылось. Снова ли они начали спускаться на санках с горки или, может быть, разошлись по домам? Наверное, уже тогда им сказали старшие, почему долго и печально кричали гудки. Однако то, что так страна прощалась с Лениным, он осознал гораздо позже.
У каждого свои сны и свои воспоминания. Сергея Тимофеевича они все настойчивей уводили в родные края. Виделась ширь неоглядных украинских степей — исконной земли пращуров. Она вставала перед ним в каком-то удивительном сочетании: и вот той, что открылась детским глазам с днепровской кручи — поросшей травами, почти дикой, млеющей в зыбком мареве; и той, что шумела колхозной пшеницей, горбилась терриконами угольных шахт, озарялась сполохами плавок в донецких просторах; и той — обожженной, растерзанной и окровавленной, но которой прогромыхала война. Это была его земля. Даже сквозь годы и расстояния обоняние улавливало ее солнечный запах. Запомнившийся полынно-чебрецовый настой не могли забить ни крепкий смолистый дух хвои, ни хмельная прель валежника, ни сыростное дыхание северных мхов. Его потянуло на родину, но удерживало то, что называется чувством долга. Конечно, он имел полное право уволиться по собственному желанию. Однако не мог вот так вдруг оставить завод, который сделал_его мастером, столько лет кормил, давал тепло, свет. Он подавил в себе желание уехать, но с той поры уже не знал покоя...
Прошли еще годы. Как-то в «Правде» он прочитал о строительстве в Алеевке коксохимического комбината, и его снова охватило беспокойство. Спустя некоторое время к ним на завод поступило указание Главкокса поделиться с новостройкой опытными кадрами вступала в строй действующих первая коксовая батарея.
Так возвратился в свою Алеевку, переведенный осваивать новое предприятие.
Знакомой и незнакомой предстала она перед Сергеем Тимофеевичем: разрослась, расширилась, благоустроилась, полностью соединилась с Крутым Яром, образовав единый поселок городского типа. Некогда пыльная грунтовка, связывавшая с областным центром, стала автомобильной трассой. Не попутными машинами, не поездом, не пешком, как случалось когда-то, а рейсовым автобусом добрался он сюда. И сразу почувствовал непривычный, ранее несвойственный этому донецкому поселку аромат дозревающих яблок — Алеевка утопала в зелени садов.
Куда бы НИ обращал Сергей Тимофеевич свой взор — всюду радующие перемены. Отработали свое паровозы. По железнодорожным колеям, зачастую и не останавливаясь в Алеевке, с огромными грузами проносятся электропоезда. Здесь была особая жизнь, подчиненная своим, транспортным, законам, которым в свое время следовал и он. Работа на транспорте до некоторой степени становилась уже их фамильным делом. Никогда не думал, что придется расставаться с былым, что жизнь по-своему распорядится его дальнейшей судьбой...