Правда, он уже тогда стареньким был. Какой с него спрос? А все же не принял..,
Ростислав уже слышал, как Лидину мать приютили соседи, как она устроилась телефонисткой на почте и дождалась своего суженого, как потом вместе уехали в Горловку восстанавливать шахту имени Ленина, да и остались там жить. И что старик так и не простил своему любимому сыну ослушания. Внимание Ростислава все более привлекали ребята, затеявшие спор. Особенно кипятился Иван.
— Завладей жизнью ужи, взлетел бы человек в космос? Была бы научно-техническая революция? — наседал он на Всеволода. — Скажи, была бы?!
— Все это, — возражал Всеволод, — символика, беспредметность. Науку и технику движут талантливые личности, опирающиеся на глубокие знания и трезвый расчет, увлеченные своей идеей до одержимости.
— Ага, значит, все-таки не лишенные эмоций, — проговорил Ростислав, перебираясь к ним. — Одержимость — душевное состояние.
— Эмоции здесь ни при чем, — стоял на своем Всеволод. — Они лишь отвлекают.
— Нет, вы только послушайте, мальчики, что он говорит? — возмутилась Алена. — Ведь это чудовищно — люди без эмоций, люди, лишенные чувств!
Всеволод по-своему истолковал ее негодование:
— Ваш эмоциональный взрыв, Алена, лишь доказывает мою правоту. Как и следовало ожидать, он оказался пустым звуком, никак не коснулся затронутой проблемы, не явился серьезной аргументацией в выяснении истины.
— В данном случае никакой аргументации не требуется, — парировала Алена. — Эта истина давно установлена. И заключается она в том, что поведение каждого из нас обусловливается не только образованностью, и не столько ею, как внутренним содержанием человека. Мало ли в жизни образованных духовных уродов! Мы как-то всей семьей читали в «Известиях», как кандидата наук судом заставили содержать старенькую мать. Вот и скажите, какая цена его учености?
— Я говорю о пытающихся личностях, — сказал Всеволод. — Они не могут быть духовно убогими уже в силу своей исключительности. И серьезный ученый просто не имеет права транжирить нервные клетки на какие-то эмоции.
— Схимники двадцатого века? — ввернул Иван. — Ничего себе перспективна: ни книжку почитать, ни в кино сходить...
— Зря иронизируешь, Ваня, — отозвался Всеволод. — Не схимники, а подвижники. В наши дни только подвижничество людей науки, отказ от всего, что не относится к предмету исследования, может принести желаемые результаты... И что такое пусть даже красивая выдумка романиста или поэта против стройной системы научных выкладок, аргументированных предпосылок, логических умозаключений и совершенно точных выводов?! Мишура. Абстракция. Бросаться в поток не всегда удобоваримого чтива? Извините. Жизнь человека и без того коротка. Чтобы успеть сделать в ней что-то значительное, сейчас недостаточно обычной целеустремленности. Только полное отречение от того, что мы именуем личной жизнью, может способствовать научному успеху...
Герасим Кондратьевич притушил окурок, качнул головой в сторону комнаты, откуда доносились возбужденные голоса, проронил:
— Песни бы драть или танцевать, а они митингуют.
Между тем у ребят все острей становилась схватка.
— Значит, никаких эмоций, увлечений, духовной жизни? — допытывалась Алена. — Ты, Сева, утверждаешь, что современному человеку науки все это ни к чему?
— Безусловно.
— Любовь тоже противопоказана? — в шутку спросил Иван.
— Любовь? Прежде всего найдите в себе мужество признать, что вот те самые лирики и придумали это благозвучное, но ничего конкретно не выражающее словцо. Наука же и в этом более реалистична.
— Допустим, — вмешался Ростислав, — хотя в данном случае она скорее натуралистична. Но как быть с этим самым инстинктом продолжения рода?
— Инстинктами можно и нужно управлять, подчинять их своей воле, разуму... Поэт, например, видит в женщине внешнее, восторгается «небесными» чертами, фигурой, ножкой... Фантазия и воображение дорисовывают то, что скрыто одеждой... и он уже во власти чувств. А мне это не угрожает. Я подхожу объективно — передо мной телесный робот, отштампованный природой по единому образцу: позвоночник, на который навешано все остальное...