Это неожиданное в его устах «о’кей» вызвало у Гольцева невольную улыбку. А Круковец — хоть бы что. Видать, такое ему было не в диковинку.
— Фронт работ подготовили? Смотрите, какая армия едет, — качнул головой в сторону приближающихся машин. Справитесь, Силантьевич? Подмоги не запросите?
— Что ты, Захарыч?! Войсковому старшине, дотопавшему с боями до Эльбы, такие речи...
— Ну и чудесно, — сказал Круковец, представил ему Гольцева. — Опирайтесь, Силантьевич, на партийную силу, а я подался. — Обернулся к Гольцеву: Попозже наведаюсь. Думаю, вы тут сладите...
Однако помощь Гольцева почти не понадобилась. Силантьевич командовал, как заправский полководец. Молодежь во главе со Славкой Дубровым отправил на соседний участок собирать огурцы. На плантации помидоров остались более пожилые и женщины — здесь хоть не до самой земли нагибаться. Силантьевич заблаговременно расставил в междурядьях ведра и плетеные корзины с таким расчетом, чтобы каждый снимал помидоры с двух рядков. Показал, куда носить собранное, предупредил, чтобы брали только зрелые помидоры и не обламывали стебли, взмахивал короткопалой рукой:
— Двинули, ребятки, у нас за простой не платят.
— Вот это — прораб, — присвистнул Пташка. — Мы ведь не зарабатывать приехали — помогать.
— Тем более, — сказал Силантьевич. — Пока солнышко не над головой, как раз и поработать всласть. Потом вам, рабочий класс, невтерпеж будет.
— Гляди, Тимофеич, как он арапа заправляет: «невтерпеж». Это нам-то, огнем опаленным! Поработал бы с наше на печах, а то прохлаждается...
Силантьевич в ответ лишь хитро усмехнулся, дескать попомните мое слово, и покатил к весам.
— Теперь уж никак нельзя ронять свое рабочее достоинство, — подытожил Гольцев, занимая место в общем развернутом строю.
Они двинулись цепью, как в наступление. И, как в наступлении, одни сразу же вырвались вперед, другие немного поотстали.
Силантьевич со своими помощниками колдовал у весов, аккуратной колоночной вписывал в блокнот цифры. Четверо ребят подносили наполненные ящики, ставили на весы, снимали с весов, относили в сторонку, поближе к дороге, а потом грузили на подходившие машины.
Поначалу сборщики взяли несколько быстрый темп. Со временем малость поубавилось прыти. А потом все чаще приостанавливались, разгибали спины. По одну сторону от Сергея Тимофеевича двигался Гольцев, по другую — все время болтавший Пантелей Пташка. Но и он, наконец, умолк. Лишь косился на напарников, как, между прочим, и сам Сергей Тимофеевич, приноравливаясь, чтобы не отстать.
А солнце поднималось все выше и выше, и нестерпимей становился зной в полном безветрии. Раскраснелись лица, пот заливал глаза. Сначала Сергей Тимофеевич вытирался платочком, а потом платочек стал черным от грязных рук и совсем мокрым. В ход пошли рукава. И как ни торопился, все же отстал от Гольцева.
— Не огорчайся, Серега, нам так и этак не угнаться за ним, — проговорил Пташка. — Молодой... Вон понесся, как резвый конь. А я уж ухойдокался сто потов сошло.
— Эх, Паня, Паня... Язык твой — враг твой. Зачем же бахвалился? Только старикашке этому на потеху
Чтобы не отвечать на упреки, Пташка подхватил свою корзину, понес высыпать собранные помидоры. А Сергей Тимофеевич уже и не пытался догнать тех, кто ушел вперед. Невыносимо болели поясница и мышцы ног — ну-ка, без привычки понаклоняйся с раннего утра до полудня. Еще та зарядка! К тому же донимала духота, приправленная дурманящим специфическим запахом прививших от зноя помидорных листьев... И Сергей Тимофеевич вынужден был признать, что у дымной горячей печи на своем коксовыталкивателе ему гораздо сподручней и не так утомительно. Будто и не были его пращуры хлеборобами — так далеко отошел от их древнего труда, не знает его, не понимает так, как знает и понимает свое заводское дело.
Перерыв, объявленный Силантьевичем, был очень кстати, видимо, не только для Сергея Тимофеевича — уж больно дружно все оставили работу и потянулись к молодой посадке возле пруда, где две поварихи уже приготовились кормить шефов обедом, привезенным в больших молочных бидонах...
* *
Вот уже догодил себе Сергей Тимофеевич, уединившись в вербных зарослях на берегу пруда. Его неожиданно и приятно поразило то, что в жаркий безоблачный полдень здесь моросил мелкий дождик — густые кроны словно рассевали чистейшую росную пыльцу, и потому такой целительно-освежающей была прохлада. Он быстренько разделся, довольный, что утром не забыл надеть плавки, умостился на коряге.и опустил ноги в воду.
Эти пруды Сергей Тимофеевич знает давно. За ними на несколько километров тянется суходольная долина, в самых низинах которой кое-где сохранились небольшие болотца, а потом начинаются Саенковы плеса. Вода здесь осталась от уже забытого, давно потерявшего свое имя притока медленно умирающей степной речки Волчьей.