Дорога вела на завод, и Каширин невольно возвратился мыслями к разговору с секретарем обкома, к заводским делам. Тысячу раз прав Геннадий Игнатьевич: тут не сработала его, Каширина, крестьянская интуиция. Даже интервью Шумкова сначала воспринял, как дежурное критическое выступление газеты. Может быть, потому, что речь шла всего об одном цехе? Потом, правда, встревожился, понимая, что этот цех, по существу, все и определяет. Однако встревожился не настолько, чтобы отложить все другие дела и заняться заводом. Он переговорил по телефону с Чугуриным, и этого оказалось достаточно для внутреннего успокоения. Появилась уверенность в благополучном исходе. И ведь он не ошибся. Вон как развернулись события. Дирекция и партком сумели поднять весь коллектив. Обо всем, что предпринимается на заводе, ему, Каширину, докладывают работники отдела промышленности и транспорта. Несколько раз его отыскивал на полевых станах и на токах в хозяйствах района Гольцев, предварительно справившись о координатах у технического секретаря. Приезжал рассказать о том, что уже сделано, посоветоваться, а заодно узнать, как работают на уборке заводчане, выслушать их просьбы, пожелания. От Гольцева он, Каширин, получает особо ценную информацию, что называется, из первых рук. Он был своевременно осведомлен и о предложении Пыжова, сразу же принял его сторону в столкновении Сергея Тимофеевича с Шумковым, порадовался вместе с Гольценым первым результатом работы но новой серийности.
Да, трудности возникли в связи с форсированным вводом не совсем завершенных строительством мощностей. Где-то в подсознании, чисто по-человечески он сочувствовал заводчанам, на чьи плечи навалился такой груз. Вместе с тем мог попять и членов комиссии, принявших очередные объекты с некоторыми недоделками в расчете, что они будут довершены уже в процессе работы, как бы заранее предопределяя повышенную нагрузку для коллектива эксплуатационников. Но продиктовано это высшими государственными интересами, напряженными планами пятилетки, а не какими-то третьестепенными причинами, как считали, например, Пантелей Харитонович Пташка и не далеко ушедший от него в этом Гольцев. Тут он, Каширин, полностью на стороне Чугурина, у которого несомненно шире горизонты понимания большой технической политики. В сложной обстановке Пал Палыч сумел правильно расставить акценты, привлечь внимание коммунистов к собственным внутризаводским недостаткам. И Гольцеву помог сориентироваться, повести разговор о дисциплине и организованности.
Постоянная осведомленность, сопоставления, размышления и позволили ему, Каширину, составить определенное мнение, уверенно говорить об успешном преодолении полосы неудач и огорчений, связанных с освоением новых объектов. Но предстоящая встреча с секретарем обкома обязывала быть предельно объективным. И совсем неплохо, если он, Каширин, еще и побывает на заводе, посмотрит все собственными глазами, лишний раз уверится в правильности своих взглядов. Это даже лучше, что он едет ночью, когда не будет администрации — сопровождающие ему ни к чему. В крайнем случае, при надобности, обратится к начальнику смены...
Сколько мыслей и чувств заключал в себе сидящий за баранкой, устало щурящийся человек, а со стороны посмотреть: катится под звездами, раздвигая темноту светом фар, видавший виды, чуть перекособоченный райкомовскнй газик — только к всего!
* * *
«Схлопотал, — иронизировал над собой Шумков. Так тебе, старый дурак, и надо».
Для себя он сделал вывод: напрасно старался, призывая этих людей к благоразумию, они не захотели считаться с очевидным на своем пагубном пути. Благие намерения предостеречь от большой беды ничего не дали. Он сделал все возможное, и не его вина в том, что не нашел поддержки.
Его возмущали обвинения в трусости. Да, он говорил об ответственности за сохранность батарей Пыжову, напоминал участникам совещания у директора. И разве не прав? Надо же беспокоиться о народном достоянии. Все это слышали. А если на то пошло, ему вообще бояться нечего: приказ не он подписал — Чугурин.
Правда, иногда такое объяснение ему казалось зыбким: если случится беда, найдут, за что привлечь к ответственности и его — начальника цеха.
Иногда, наоборот, Шумкову казалось, что надо было без мороки со всем соглашаться. Пусть жгут печи. Через два года ему на пенсию, а там — ищи-свищи. Какой с него спрос? Думая так, Шумков осуждал себя за неуместную, неожиданную для самого себя горячность. Как же, ни с того, ни с сего ввязался в спор, осмелился выступить вопреки уже складывающемуся общему мнению о новой серийности, да еще и упорствовал, отстаивая свою точку зрения. Такое с ним давно не приключалось.