Аленке, видно, наскучили и этот «денежный» разговор, и тихая езда. Она крутнула на себя рукоятку газа. Взревев, мотоцикл стремительно рванулся вперед. Пантелей Харитонович крякнул на ухабе, прокричал у Аленки над ухом:
— Ну и гонишь! Тебе бы хлопцем родиться. По всем твоим замашкам — джигит да и только!
— Ага, запросились, дядя Паня?!
— Ничего! Газуй вовсю — быстрей доберемся!.. Мне к батьке твоему надо! Так что вези прямо к себе домой!
Сразу же повидаться с Сергеем Тимофеевичем ему не удалось. Олег сказал, что умер дядя Герасим и что отец с матерью ушли туда — на старый поселок.
20
Провожал Сергей Тимофеевич друга в последний путь и казнил себя: обещал проведать, да не смог выбраться. Увлекли, закружили дела — такое развернули в цехе! Пришлось и в неурочное время задерживаться на батареях — готовить их к работе по-новому. Тут уж Сергей Тимофеевич, но собственному глубокому убеждению, не имел права ограничиваться заботами лишь о коксовыталкивателе. Да и вообще он просто не умел работать вполсилы, не отдаваясь целиком своему делу. Вот и замотался, забыл о Геське.
Впрочем, забыл ли? Тревога о больном товарище постоянно жила в его сознании, но, очевидно, сильнее была надежда на благополучный исход, а сердце не почуяло надвигающуюся беду. Так и не повидались перед вечной разлукой, не сказали друг другу каких-то очень важных слов. Не помолчали вместе, как в далекой юности, когда для них все было просто и ясно. Это последующие годы прожил Герасим в душевном одиночестве. И умер одиноким, с глазу на глаз встретив смерть глухой ночью, когда его домашние спали, будто так, без свидетелей, и хотел уйти из жизни.
Сергею Тимофеевичу начало казаться, что тогда, во время их последней встречи, Герасим уже постиг какую-то абсолютную истину, и его уже ничто не интересовало. В ответ на обещание еще наведаться к нему, он лишь махнул рукой. Может быть, умирающим тяжко смотреть на здоровых людей? Может быть, с особой силой и только им открывается подлинный смысл безжалостного и мудрого: живым — живое? Может быть, в них пробуждается древний животный инстинкт, который и сейчас заставляет смертельно раненых и больных особей покидать стадо, забиваться в чащобу и глушь, подальше от всего живого?..
А оркестр почти без роздыха играл и играл берущие за душу траурные марши. Оркестранты в Алеевке все больше паровозники или уже вышедшие на пенсию, или пересевшие на тепловозы да электровозы. Играют они на Гераськиных похоронах безвозмездно. Герасим для них не обычный «жмурик», а бывший товарищ, с которым вместе росли, работали, сиживали за бутылкой...
По этой же причине не везли его выделенным завкомом профсоюза грузовиком, который приспосабливают для похорон: опускают борты, драпируют их кумачом, а платформу застилают ковровой дорожкой. На плечах, чередуясь, несли Геську через весь поселок до самой могилы тоже деповские. И он, Сергей Тимофеевич, подставлял свое плечо, как никто другой чувствуя тяжесть этой скорбной ноши. А Настенька не отходила от убитой горем Раи, вела ее об руку и тоже плакала. С другой стороны Раю поддерживал сын, которого отпустили из воинской части похоронить отца. Шли Раины старики, деда Кондрата вез на своей инвалидской коляске Ромка Изломов, возвратившийся с войны без обеих ног. За ними соседи, знакомые... Заводских почти не было совсем мало поработал Герасим в цехе. И хоронили его в рабочее время, когда многие из тех, кто мог прийти, оказались занятыми
На всем пути траурной процессии выходили из своих дворов люди, все больше домохозяйки, останавливались у ворот или подходили к соседям узнать, кого это бог прибрал, собирались группами — смотрели на покойника, на тех, кто шел за гробом. И, посудачив, возвращались к своим хлопотам.
Сергей Тимофеевич вспомнил, что где-то здесь справа должен быть дом Людки. Ну да. Вон ее мать стоит у калитки совсем древняя старуха. Это она бессовестно обманывала Геську, когда дочка у себя в комнате с женатым капитаном свиданничала. И он, Герасим, бегал под ледяным декабрьским дождем, отыскивая Людмилку, пока сквозь щелку в ставнях не увидел, как они обнимаются. Та ночь, пожалуй, была одной из самых трагичных в Геськиной жизни. И, конечно же, все, что с ним тогда про изошло, не могло не отразиться на его здоровье, на его дальнейшей судьбе — ведь ничто проходит бесследно. Помнит ли этот божий одуванчик свою подлость? Вряд ли. Скажи ей, что в Гераськиной преждевременной смерти есть частица ее вины еще и возмутится. Пронесли возле нее несостоявшегося зятя, она и бровью не новела. Проводила безучастным старческим взглядом, как и многих других, чей последний путь пролегает по этой дороге. А Людка и вовсе не вышла. Лишь в окне будто мелькнуло ее лицо.