Артем вел машину, все еще находясь под впечатлением увиденного, услышанного. Подумалось вдруг, что примерно такое же чувство владело им после встречи с председателем бурьяновской артели Круковцом. Даже чем-то были похожи эти совершенно разные с виду люди: высохший, в чем только душа держится, инвалид войны Круковец и тоже опаленный войной, но крепкий, могучий Тимофей Пыжов. Ну, конечно же, они одинаково красивы своей убежденностью, силой духа, стойкостью...
И еще одно постиг Артем--цельные, талантливые люди не выпячиваются, не мельтешат на глазах, не пользуются каждым удобным и не удобным случаем, чтобы взобраться на трибуну... Вот и председатель райисполкома Алексей Иванович Рябушин еще мало знаком ему, а по тому, как рассудительно, деловито решает вопросы, как разговаривает с людьми, уже вызвал в нем уважение... Или Дмитрий Саввич Дубров! Мстили поставить его на райздравотдел. Лучшего и желать нельзя. А он подсказал Рябушину, убедил его для пользы дела взять на это место Надежду Порфирьсвну — молодую, энергичную, перспективную...
Внимание Артема привлекла одинокая могила с покосившимся крестом. Он затормозил, вышел из машины. Это были кучугуры — задворки Крутого Яра. Артем не был знаком с Алексеем Матющенко, но знал о его трагической судьбе. Рука потянулась к фуражке. Зажал ее в кулаке. «Так вот где лежит выданный предателями руководитель алеевского подполья, его жена и мальчонка-сын, — пронеслось в голове, — Вот куда вас увезли от надругательства, выкрав с эшафота, в ту далекую завьюженную ночь...»
Он направился в райком, уже никуда не заезжая. Задумчивый, сосредоточенный прошел в свой кабинет, сел за стол. Появившееся там, у могилы, какое-то щемяще-болезненное ощущение не проходило. Наоборот, оно еще больше усилилось от сознания своей вины: где-то на отшибе, чуть ли не рядом со свалкой, лежат забытые герои. Как же это могло случиться?.. На могиле большевика крест. Отдали богу человека, до последнего дыхания верного светлым коммунистическим идеалам...
Артем нервно повел плечами, затеребил мочку отстреленного уха. Вспомнил, что где-то в безвестности зарыты кристальной души человек, секретарь райкома Изот Холодов, первый крутоярский тракторист, отважный партизан Семен Акольцев. Привалены песком в карьере шестьдесят жертв фашистского террора... И справившись с волнением, подумал: «Никакой занятостью нельзя оправдать эту черствость, черную неблагодарность по отношению к людям, погибшим в борьбе с врагами. Их мученическая смерть должна стать примером беззаветного служения Родине, воспитывать, рождать новых героев...»
* * *
— Процедура эта, Казьмич, политическая, — рассказывал Кондрат Юдин дедку, что вчера на телефоне в колхозе дежурил и не мог сходить со всеми на кладбище, — Митинг гнева звется. И гражданская панихида.
— Чевой? — не расслышал Кузьмич.
— Панихида, кажу, состоялась!
Кузьмич понимающе закивал лысиной:
— Панихида — первое дело для уиокойников.
— Токи гражданская, — растолковывал Кондрат. Без нона.
— Без иона?.. Какая ш то панихида?
— А на кой ляд поп? Па то она и гражданская, терпеливо объяснял Кондрат, — Это тебе не «господи помилуй», а речи говорили. Такие речи, что не иначе Гитлеру икалось до коликов у печенке.
Вмешался Игнат Шеховцов:
— Большое дело Громов поднял. Только и разговоров. Одинцов сколько ходил мимо...
— Ты, Игнат, мне Одинцова ни для какога примеру не вводи, — важно отозвался Кондрат. — То вы шапки перед ним ломали, а я одразу сказал: не гож Хролка в районные секретари. Не на своем сидале. Загремит вверх тормашками, как токи очухаемся. Вот оно и показало.
— Чевой, чевой? Накатали?
— Наказали, Казьмич! — засмеялся Кондрат, — Во, глухая тетеря, — в самую точку угодил. Хролку Одинцова снизили. То навроде в «машинистах-наставниках» числился, а нынче как бы в помощники угодил. — Это так Кондрат расценил перемещение Одинцова на должность второго секретаря, — Пс-с, продолжал убежденно, — ну их к богу в рай те чины. Пнется, пнется иной в гору, самога Саваофа мало за бороду не ухопит, а йотом — бряк мордой об лавку... Вот и Митрошку нашали: не можешь с людьми обращаться доглядай скотину. Там тожить партейные нужны... Потому и смекаю: то ли дело Кондрат. Неоткуда его снимать. Сам себе и начальник, и подчиненный.
— А я тебе кто? — с напускной суровостью проговорил Игнат, — Не начальник?
Такога начальника, братец мой, мы сами можем коленкой под одно место. Оберемся на собрание, и те не известно, какая стихия в нас заиграет.
Вот и поговори с таким, — обернулся Игнат к Кузьмичу, шутливо подмигнул ему: — А что еще будет, как медаль отхватит за партизанство!