А то вдруг лес перед внутренним взором, менялся. Кругом стояли мохнатые ели и сосны. Ион ждал в потаенном месте другую девчонку, веселую и дерзкую. Она приезжала на коне с длинными, как у Желтой ленточки, только черными косами. И тоже смеялась, уверяя, что с ней ничего не случится. И каждый раз мучительное ожидание. И каждый раз тревога, если Маша - Настя задерживалась. А потом ему не показали ее даже мертвую…
- Когда же ты спишь? - заметив, что давно молчит, спросил Желтую ленточку.
- В обед вздремну полчасика. И мне почти хватает. До ночи могу не спать.
- Пойдем, я тебя провожу. - Он доводил ее до развилки и останавливался.
- Счастливого пути… И будь, пожалуйста, как всегда, умницей.
- Ладно.
Незадолго до нынешнего боя Желтая ленточка пробыла в лагере почти сутки. Вечером сидели все у костра. Демьян наигрывал на старой скрипке печальные цыганские мелодии. Партизаны приуныли. И тогда, шепнув два слова музыканту, под ту же скрипку он затянул старую дальневосточную:
По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед,
Чтобы с бою взять Приморье -
Белой армии оплот…
Песню подхватили. Пел ее не очень большой и не очень дружный хор. Иные, позабыв слова, выводили голосом один только мотив. Но даже от этой не очень складно исполненной песни легче задышалось…
Когда кончили петь, повернулись все вдруг к нему:
«Аркадий Петрович, прочтите, что вы пишете… Хоть сколько-нибудь».
Смутился. То, что можно было прочесть, - готовые очерки: о командире эскадрильи капитане Солдатове, гневное «Варвары XX века», смешное - о том, как тонул в гнилой речке Трубеж и как вытащил его за воротник незнакомый солдат, - уже читал. И сегодня его просили не об этом: знали, пишет про отряд. И каждому хотелось услышать немного про себя. А это была еще не книга, только подступы к ней… Кроме того, писал, что было: и хорошее, и нелепости, и мысли по поводу, и свои не всегда лестные оценки. А людям хотелось приятного.
Ион сказал:
«Записки свои читать я сейчас не буду. Не могу. Это еще только заготовки. Наброски. Над ними нужно много работать, прежде чем их можно будет показать. Вот напечатаю книгу, тогда сами и прочтете. Я много о вас написал. Думаю, еще больше напишу. И если выйдем из лесу, из кольца - страна трудов ваших не забудет…»
Когда расходились по землянкам, подошла прощаться Маша. «Аркадий Петрович, - спросила она, - а вы разве пишете только о войне?»
- Ты права, - ответил он, - я пишу о многом, но о войне, конечно, в первую очередь.
- Но ведь раньше у вас были только детские книги. А теперь, значит, будет книга для взрослых?
Сказал, что думает написать не одну, а много книг, но в романе для взрослых непременно будет про ребят. А в книжке для ребят - про ребят и про взрослых. «Но в первой же книге, - обещал, - я непременно расскажу про тебя. И глава про тебя будет называться «Желтая ленточка».
- Но обо мне, - растерялась Маша, - совершенно нечего писать. Я ничего характерного не делаю.
- В любом сложном деле, - ответил он, - встречаются люди, которые не делают «ничего характерного». Они просто делают то,"что нужно. И на поверку получается, что они-то и делают самое главное". Мне хочется, - добавил, - написать о комсомольцах твоего поколения, потому что, когда мне было столько же лет, сколько тебе, когда я был мальчишкой-комсомольцем, я тоже впервые воевал здесь, на Украине, и дымное то время и себя той поры хорошо очень помню…
Он замолчал, думая о том, как в его биографии все удивительно сомкнулось.
* * *
Судьба Маши - Желтой ленточки оказалась похожей очень на судьбу Маши - Насти Кукарцевой, с той лишь разницей, что Желтая ленточка, пройдя застенки и пытки, никого не выдав, чудом осталась жива…
Бой
Между вечером у костра и вынужденным отдыхом на болотистой опушке лежал только что закончившийся бой, который переворачивал все. Отступление по спиленной сосне нельзя было назвать поражением. Отряд продержался несколько часов и отошел в относительном порядке, забрав раненых. Партизаны сегодня потеряли гораздо меньше людей, чем могли потерять, но лишились лагеря. Нужно было спешно создавать другой…
Знал: рано или поздно, а бой такой будет. Ради этого боя, то есть большого сражения отряда с оккупантами, остался в лагере, не пошел с группой Орлова к фронту, но бой этот представлял себе иначе, то есть с другим исходом.
…Орлов уходил восемнадцатого - четыре дня назад. Снова настойчиво звал с собой, а он попросил только взять на Большую землю* пакет с очерками и письмо Тимуру.
Ни того, ни другого Орлов взять не решился. Возможно, полковник был и прав.
Идти ж с Орловым о н не мог. И тоже по-своему был прав. Сегодня, например, отряду без него пришлось бы много хуже. И будет, верно, еще немало похожих случаев, тем более что планы у него самые обширные.
Он предполагал обосноваться с отрядом сперва на Черниговщине, а затем и в брянских лесах. Установив связь с Центром, собрать побольше людей. Не сто и не двести, а партизанскую армию с настоящей разведкой, санчастью, пулеметными ротами и даже артиллерией, чтобы немцы узнали, какие силы таятся у них в тылу, чтобы мир увидел, на что способны партизаны в современной войне. Для начала же планировал захват Каневского аэродрома.
И вот немцы неожиданно внесли свой корректив.
Впрочем, так ли уж неожиданно?
Дней пять назад пропал Погорелов, тот самый хозяйственник, которого он задержал возле Озерищ. Вскоре после этого в лагере появились двое незнакомых парней. Их заметили уже возле командирской землянки. Один нес на руке аккуратно сложенную немецкую шинель на шелковой подкладке. Когда их спросили, кто такие, парни развернули шинель: с левой стороны светло-серое сукно было прострелено и даже запачкано кровью. А погоны оказались генеральскими.
Парни объяснили: генерал убит ими вместе с шофером.
«А где его документы?»
«Мы их не взяли. На что они нам? Все равно по-немецки не балакаем».
«В каком же месте вы бросили машину?»
Назвали в каком.
«Надо б проверить», - шепнул Горелову Дороган. (Он ведал в отряде контрразведкой.)
«Да ну, видно, что свои хлопцы, - громко ответил Горелов. - Накормите их только, не забудьте».
Хлопцев покормили. Даже поднесли по стаканчику. Парни с удовольствием выпили. А потом исчезли вместе с шинелью.
Тогда он вспылил:
«Нельзя было их отпускать, пока не проверили».
«Да брось ты, Аркадий Петрович, чего нам бояться? - усмехнулся Горелов. - Нехай немец нас боится».
«Ты, Федор Дмитриевич, конечно, хороший человек, - ответил он, - но в военном деле, прости, ни черта не смыслишь».
Здесь уже рассердился Горелов. Велел Дорогану послать людей к тому месту, где подбили генеральскую машину. Никакой машины не нашли. И следов ее тоже.
И вот сегодня утром, когда все спали, со стороны лесопилки раздались два выстрела. И потом ветер донес гул автомобильных моторов.
«Тревога!»
Комиссар Ильяшенко и Дороган направились в глубь леса, в разведку. Их догнала встревоженная Маша:
- Папа, ты куда?
- Мы, Марина, - ответил комиссар, - дойдем до лесопилки и вернемся. Если задержусь, помни: что бы ни случилось, будь в Гельмязеве для связи… Поняла?
Отряд готовился к возможному бою. Он залег с трофейным пулеметом на холме на левом фланге, в специально вырытом окопчике, откуда хороший обзор и где можно было держать круговую оборону. Рядом примостился Миша Тонковид - «лейтенант в кожаной куртке», который вызвался быть вторым номером.
Со стороны лесопилки забил немецкий автомат. Затем все смолкло. И через некоторое время в напряженной тишине стал слышен гулкий топот сапог. Бежал один… Или двое…
«Не стрелять!» - приказал Горелов. Из сосен выскочил Дороган. От него узнали: немцев много. Не меньше трех сотен. Идут сюда. А комиссар Ильяшенко убит… «Бедная Маша…»