Потом меж деревьев мелькнули немецкие шинели. Начался бой. С нашей стороны стрекотали автоматы и били два пулемета: его и Кравченко. Когда гитлеровцы подымались в атаку, навстречу им летели гранаты. Немцы подтянули минометы. Мины лопались прямо над головой, но обстрел скоро прекратился: немцы очень близко подошли к партизанским окопам, и минометчики боялись ударить по своим.
Бой вошел постепенно в более спокойный ритм. Огонь с немецкой стороны становился очень плотен: гитлеровцев было по меньшей мере в четыре раза больше. При этом немцы за два с лишним часа не продвинулись вперед ни на шаг, хотя с холма он видел: отрядные девушки-санитарки кого-то перевязывали и уводили. А у Михаила Кравченко почему-то замолчал ручной пулемет.
Но партизаны держались. И продержались бы еще долго, потому что линия обороны была удобной, а боеприпасов хватало, если бы пули не взбили фонтанчики песка возле его окопа с левой стороны.
Ведя огонь со своего пригорка, он следил и про себя отмечал всякое, даже малейшее передвижение среди немцев. Но автоматчики, стрелявшие в него слева, все же подобрались незаметно, и это было признаком тревожным. Он приподнял и легко переставил пулемет на другой край окопа. И тут увидел, что стреляют по нему, охотятся за ним не один или два, а много автоматчиков, потому что кусты шевелятся в разных местах.
Видимо, неся потери и уже не рассчитывая взять лагерь в лоб, немцы задумали обходный маневр. И то болото, которое прикрывало партизан с тыла, грозило превратиться в ловушку. От бойца к бойцу передали приказ Горелову: «Отступать по одному к переправе» - переброшенной через топь сосне.
Отступление началось. Партизанская цепь постепенно редела. И главным сейчас было сколько можно задержать немцев, пока все товарищи покинут лагерь. И он, еще круче развернув пулемет, ударил очередь за очередью по тем автоматчикам, которым удалось подобраться к холму ближе всего. Началась дуэль.
По нему били из-за дубов, сосен, из-за старых, трухлявых пней. Пули жужжали над головой или рыли песок у самого края окопа. Ни одна его еще не задела. Раза два рвались гранаты, но гитлеровцы бросали их лежа, и они не долетали. О н отвечал, поводя, перенося, почти перебрасывая пулемет, мгновенно отвечая на новую вспышку огня непременно короткими очередями. И не иначе как прицелившись.
Все чаще после его очередей, в мимолетных паузах, из кустов доносился испуганный крик или тяжелый стон. А он бил, менял ленту и стрелял снова, держа в поле зрения все пространство перед бугром и радуясь, что немцы, сдерживаемые его огнем, дальше покамест не пошли. И если гитлеровцы вздумают все же осуществить обход, им придется углубиться в лес и сделать немалый крюк, требующий времени, которое любой ценой ему нужно выиграть, чтобы дать товарищам возможность отойти.
В самый разгар поединка за ними приполз лейтенант Вася Скрыпник.
«Горелов, - сказал Вася, - велел брать пулемет и отходить».
Он только махнул Васе рукой, чтобы тот поскорей отсюда убирался, пока не убило, и крикнул Тонковиду, который чего-то замешкался: «Готовь ленты!», потому что немцы, использовав паузу, сделали перебежку, и стал бить, экономя патроны, еще более короткими очередями.
И когда он уже забыл про Васю Скрыпника, тот под жестоким огнем появился у холма снова.
«Аркадий Петрович, - волнуясь, но громко прокричал Скрыпник, - вас и Тонковида вызывает Горелов! Сердится он очень…»
Он обернулся и посмотрел на бедного Васю злыми глазами:
«Уходи отсюда и не мешай…»
А Тонковид добавил: «Когда можно будет, сами уйдем».
В ту минуту они с Тонковидом уйти не могли. Он держал своим пулеметом сотни полторы, не меньше. И выпрыгни они с Мишей из окопа, немцы как саранча ринулись бы на пригорок, а там и в самый лагерь, где еще оставались люди. Они с Тонковидом не очень-то представляли, как выберутся отсюда. Да и выберутся ли вообще, но уходить сейчас, сию минуту, было ни в коем случае нельзя. И они с Мишей убедились в этом очень скоро.
Пошел на перекос патрон, и пулемет умолк. Ему бы эту ленту осторожно вынуть. А он, обдирая ладонь и пальцы, ленту рванул - и все. Гитлеровская машинка замолчала.
То без конца стрельба, он по ним, они по нему, то тихо… Немцы, видимо, заметили, что его пулемет молчит, и тоже перестали стрелять, желая удостовериться. Удостоверились и поднялись.
Вышло их столько, что зарябило в глазах. И, строча на ходу из автоматов, двинулись к бугру. А он, не снимая рук с горячего ствола пулемета, тяжело дыша, словно от бега, смотрел прямо перед собой, ожидая, как в детстве во время драки, чтобы противник подошел на взмах руки.
У него еще не было никакого плана. Но он знал: через мгновенье-другое решение придет. И ждал.
Остывающий пулемет приятно согревал руки. А немцы подбирались все ближе и ближе.
Видя, что партизаны не отвечают (они с Тонковидом только теперь обратили внимание, что справа почти никого не осталось), немцы бежали, изредка постреливая. Возможно, берегли патроны. Или полагали: все убиты, путь в лагерь открыт.
И тут пришло решение. Он пододвинул к Тонковиду пулемет:
«Займись!»
Быстро поставил ногу на край окопа, поднялся на холме во весь свой рост и, выхватив гранату, закричал: «Ура!» - и запустил ею в тех, кто был ближе к бугру.
Он любил гранаты «лимонки» еще с гражданской, Любил за малый вес. За удобную - по руке - форму. За скрытую под толстой - в крупную клетку - оболочкой мощь и устрашающий грохот разрыва. Еще тогда научился быстро и далеко их бросать, зная, как ошеломляет очередь внезапных, сильных и в самую точку разрывов, когда от неожиданности трудно сообразить: кто, из чего и откуда бьет…
Этими гранатами и теперь были всегда полны его карманы. Готовясь к бою, вставил запалы и сейчас, все так же стоя в полный рост и крича «ура», кидал их одну за другой то влево, то вправо, то прямо перед собой.
Немцы заметались. А он еще громче закричал: «Ура!» - и запустил две последние «лимонки».
Немцев было много - он один (Тонковид возился с пулеметом). Он стоял во весь рост на вершине холма, и достаточно было одной прицельной очереди, чтобы его убить, но ни у кого там, внизу, у подножья, не хватило духу остановиться, прицелиться и нажать спуск. Ни у кого… й на это он рассчитывал.
Он знал, что делает паника. Знал, что делает страх, от которого захлебываются пулеметы, перестают вдруг лезть в «казенку» обоймы, а трясущиеся руки позабывают стрелять.
«Трус, он действует в момент опасности глупо, даже в смысле спасения собственной своей шкуры».
И, запустив две последние свои гранаты, наклонился к Тонковиду и тем же голосом:
«Давай твои!»
У Тонковида на поясе тоже висело несколько «лимонок». И Миша протянул их вместе с поясом. Ион снова закричал во всю глотку: «Ура!» - и, уже выбирая, где немцы покучнее, запустил одну за другой. Немцы вскрикивали, падали. Осколки его же гранат свистели совсем рядом, не задевая. И тут произошло то, что должно было произойти: серые шинели побежали.
Тонковиду наконец удалось вынуть злосчастную ленту и вставить новую, последнюю. Легко подхватив с земли громоздкий пулемет и крепко прижав приклад к плечу, он стал бить немцам вслед, не давая опомниться. Тонковид встал с ним рядом, следя, чтобы не вышло нового перекоса.
Когда вышли патроны, он с сожалением опустил пулемет, спрыгнул вслед за Тонковидом в окоп и осипшим от крика голосом сказал:
«Теперь, Миша, беги. Я за тобой».
И вот они все прибрели на эту опушку [20].
ЕЩЕ ЧЕТЫРЕ ДНЯ
Решение
26 октября 1941 года Гайдар, лейтенант Абрамов, лейтенант Скрыпник и еще двое, склонясь под тяжестью заплечных мешков, шли вдоль железнодорожной насыпи на окраине села Леплява. Им предстояло дойти до будки путевого обходчика и свернуть на тропку, которая вела к новому, временному лагерю.