— О, знаете, сударь, женщина не простит тому, кто использовал ее слабость.
Я как мог оправдывал себя пагубной непреодолимой страстью к ней, страстью, которую она своей холодностью довела до отчаяния, побудившего к хитрости и даже — насилию.
— Кроме того, — добавил я, — можете ли вы допустить, что используете во зло допущенную слабость. Я виноват, но не думайте о безумии, овладевшем моим сердцем, и лучше не думайте ни о чем, кроме наслаждения, которое может быть потеряно сейчас же.
Пока графиня притворялась возмущенной, прятала голову в руках, я обратился к Фанни со словами:
— Воздержитесь от слез в наслаждении. Думайте только о блаженной сладости, соединившей нас, пусть она останется в вашей памяти счастливо гармонией. Клянусь, что никогда не испорчу памяти моего счастья, разглашением посторонним людям!
Гнев утих, слезы высохли, незаметно мы снова сплелись все трое, состязаясь в шалостях, поцелуях и ласках.
— О, мои прекрасные подружки. — воскликнул я, — пусть никакая боязнь вас не омрачает. Отдадимся друг другу до конца! Может быть эта ночь будет последней… посвятим же ее одной радости жизни!
Галиани воскликнула: Жребий брошен! К наслаждению! Фанни, сюда! Поцелуй же. Ну, дурочка, не смущайся. Дай мне тебя покусать. Я хочу вдохнуть тебя до самого сердца… Альоиз, к делу! О, вы великолепный зверь! Каким богатством вас наделила природа!
— Вы этому завидуете, Галиани? Так я начну с вас. Вы пренебрегали этим наслаждением? Теперь, отведав, вы его благославляете! Лежите, лежите и выставляйте мишень для моего нападения. Ах, сколько красоты в вашей позе! скорее Фанни сцепитесь ногами с графиней, введите сами мое оружие бейте в цель! Галиани:… а… а вы делаете успехи.
Графиня качала бедрами, как бешеная, более, впрочем, занятая поцелуями Фанни, чем моим стараниями.
Я воспользовался одним движением, которое все спутало и быстро опрокинул Фанни на графиню.
В одно мгновение мы смешались все трое погрузившись в море наслаждений.
Галиани: Что за прихоть, Альоиз! Вы внезапно отвернулись от врага… о, я вас прощаю. Вы поняли, что не стоит терять времени с бесчувственной.
Что делать — это мое печальное свойство — разлад с природой. Я желаю и чувствую только ужасное и чрезмерное. О, это страшно! Доходить до изнурения, до потери рассудка в самообмане. Всегда желать и никогда не знать удовлетворения.
Во всей речи слышалась такая жалоба, такое живое выражение безнадежного отчаяния, что я почувствовал себя крайне взволнованным. Эта женщина, делая зло, страдала сама.
— Может быть это состояние проходящее, Галиани? Может быть вы слишком поддались влиянию губительных книг?
— О, нет, нет, слушайте… и она начала рассказ своей жизни.
— Я была воспитана в италии теткой, оставшейся вдовой в очень раннем возрасте. До 15 лет я, кроме религии, ничего не знала, я молилась только об избавлении от мук ада. Этот страх был внушен мне теткой, не смягчавшей его ни малейшим проявлением нежносии. Единственным удовольствием моей жизни был сон, дни же протекали очень грустно. Иногда, по утрам, тетка брала меня в свою постель и стискивала меня внезапно в обьятиях порывисто и судорожно. Она извивалась, запрокидывала голову и, обмякая, вдруг начинала бешено смеяться. Испуганная, я смотрела на нее не двигаясь, говоря себе, что ею овладела падучая болезнь.
Однажды после долгого собеседования со священником, она окликнула меня и заставила выслушать следующую речь почтенного отца:
— Дочь моя, вы становитесь взрослая. Демон-соблазнитель может обратить на вас свой взор. Вы это скоро почувствуете. В случае недостаточной чистоты и безгрешности — вы в опасности. Ваша неуязвимость зависит от вашей запятнанности.
Страданиями наш владыка искупил себя, страданиями же и вы искупите ваши грехи. Приготовьтесь подвергнуться искупительной муке. Просите у бога сил и мужества, чтобы достойно перенести испытания, которым будете подвергнуты сегодня вечером. Идите с миром, дочь моя!
Последние дни тетка неоднократно рассказывала мне о страстях и пытках которые надо претерпеть ради искупления грехов.
Наедине я хотела молиться и думать о боге, но меня преследовала мысль об ожидаемых мучениях.
Среди ночи ко мне вошла тетка. Она приказала мне раздеться догола, вымыла меня с ног до головы и велела одеть черное платье, застегивающееся только на шее и имевшее разрез от шеи до низа.
Она сама надела такое же платье и мы, выйдя из дома, поехали в коляске.
Через час мы очутились в огромном доме, обитом черной тканью и освещенном единственной лампой, подвешенной у потолка. Посреди зала возвышался апалей, окруженный подушками.