– Вольтер, вы что, уже уходите?
– Да я зашел ненадолго, немного отвлечься.
– Вы отвлекаетесь там, где другие устают.
– Может быть, Дантон. Но когда ты, наконец, пригласишь настоящих игроков? Мне никто, кроме Амескуа, не понравился. Он что тут, недавно?
– Я, Вольтер, уже лет девять ни одной игры толком не смотрел: или в дверях за порядком слежу, или в зале. Поэтому я не знаю, ни как играет этот Амескуа, ни откуда у него силы берутся: вечно за ним по пятам ходят четыре-пять вдовушек из тех, что приезжают на матч из отелей «Фонтенбло», «Шератон» или «Копакабана». Я думаю, что он не игрой в мяч на жизнь зарабатывает, а игрой в двухкомнатных номерах гостиниц, с этими вдовушками. Там он куда нужно мячики забрасывает.
Дантон все еще смеялся, а Вольтер, вне себя от грубости охранника, уже был на улице и пытался поймать такси. Перед глазами у него еще стояли мускулистые тела игроков, ему еще слышались звонкие удары мяча о стенку, а руки его уже бессознательно ощупывали папку – не пластиковую поверхность, а заключенное под ней биение жизни, прошлое и будущее. Напряженный, как зверь, преследующий добычу, Вольтер с радостью и нетерпением уже думал только о пьесе, в которой ему предстояло сыграть; о пьесе, автором, режиссером и главным исполнителем которой был он, хотя над разработкой отправного сценария трудилась вся Контора. Осторожно, словно храня в себе священную тайну, он зашел в бар доньи Кармен и пробрался среди столпившихся там людей, даже не заметив, что хозяйка машет ему из-за стойки.
– Вы видели Олокуна, дон Вольтер?
– Вы о чем?
– Какой забывчивый! Сами же напугали меня рассказами об африканских идолах! А теперь не хотите и вспоминать этого их Олокуна, которого я больше всех испугалась, дон Вольтер.
– Олокуна нельзя увидеть, пока ты жив.
– Вот я и говорю – вид у вас такой, словно вы уже померли, Вольтер. От волнения, но померли.
– Я с деловой встречи.
– Ничего себе встреча!
– Прекрасная встреча. Скоро дела мои пойдут в гору, и ты увидишь меня перед дверью этой забегаловки в ландо, запряженном парой лошадей.
– А что такое ландо, Вольтер?
– Коляска, в которую впрягают лошадей; и ездят в них только князья. И ты увидишь меня в этой высокой коляске, Кармен, словно я гаитянский маршал.
– А почему не кубинский?
– Нет-нет, только гаитянский: мне их мундиры нравятся больше.
– А что же это за дела у вас, дон Вольтер?
– Ах ты, черномазая сплетница! Так я тебе и рассказал все мои секреты. Приготовь мне лучше стакан сока.
Сок был тут же приготовлен, и Вольтер выпил его медленными глотками, положил деньги на стойку, не стал дожидаться сдачи и отправился к себе. Едва он вставил ключ в замочную скважину, кошки устроили настоящий концерт. Они тут же стали тереться об него, извиваясь между ног, и только Белая Дама молча ждала, сидя на своем любимом месте на столе. Вольтер достал из холодильника пакет с кошачьей едой и разложил ее аккуратными кучками в разных углах комнаты, а самую большую насыпал на стеклянную тарелку, которую поставил на стол рядом с Белой Дамой. После этого он сел за стол, раскрыл черную папку и начал читать инструкции. Потом внимательно, одну за другой, просмотрел еще раз все фотографии Мюриэл Колберт, но тут перед ним возникла Белая Дама, небрежно ступавшая по разложенным на столе бумагам.