— Чего ты ржешь? Сама не лучше, — проворчал Шурка, озабоченно оглядывая себя и старательно вытягивая рукава.
Его озабоченность рассмешила еще сильнее.
— А чего… Неужели уж такой доходной вид? — Шурка растерянно улыбнулся. — У них там, понимаешь, все большие и маленькие размеры. Ну, да черт с ней, с этой мантией. Ты ведь меня и таким полюбишь, верно? — и он согнул руку, предлагая пройтись под ручку. Потом серьезно спросил:
— Боишься операции?
— Есть немножко, — призналась Галя. Она была возбуждена, щеки ее так и пылали. Ей еще не приходилось лежать на операционном столе.
— Как это они будут брать кожу? — допытывался Шурка. — Сдирать ее, что ли, станут?
— Сестра говорила, что есть какой-то аппаратик, который срезает кожу. Как же его… Дер-мо-том, кажется, так она его называла. Чик! — и срежет целую ленту кожи вот отсюда, — Галя похлопала себя выше колена.
— Так ведь это настоящее шкуродерство! Это же больно! — возмутился Шурка.
— Под наркозом будут делать. Усыпят нас, как миленьких.
— Ого, едрит твою под корень! — воскликнул Шурка.
Галя думала успокоить его, а на самом деле еще больше перепугала. Шурка с тоской обреченного поглядел на окна, на двери: удрать бы!
Зашли в палату к Стеблю. Он лежал бледный, худой, пахнущий одеколоном, — его только что побрили.
— Здорово, ребята, — довольно бодро проговорил он. — Наделал я вам хлопот.
— Ничего, мы переморщим это дело, — засмеялась Галя. — Как настроение?
— Сейчас я, ребята, кум королю, — улыбнулся Стебель. — Дело на поправку пошло. Соскучился я по вас, черти. О деревне, о полях, о тракторе соскучился. Хоть бы к сенокосу выбраться из этих хоромов. Как мама? — спросил он Шурку.
— Ездила к тебе несколько раз, да не пустили ее. Скучает она по тебе.
Стебель смотрел, смотрел на Шурку с Галей и вдруг засмеялся и выговорил:
— Эх вы, ребята, ребята! — помолчал и добавил: — Если вам больно будет — не ругайте меня.
— Не будем, — улыбнулась Галя.
— Тебя нужно бить, а не ругать, — заговорил Шурка. — Вон какую кашу заварил! Когда мы ее только расхлебаем.
— Сдаюсь, сдаюсь! — Стебель поднял руки. — Встану, Шурка, на ноги и бегом побегу за бутылкой для тебя.
В палате с Галей лежала Шуркина тетка, тетя Поля — ей вырезали аппендицит — и бабушка Анисья, у нее что-то случилось с ногой.
Высокая, тощая тетя Поля славилась в селе своим ненасытным любопытством. Все-то ей нужно было знать, и она, пожалуй, все и знала. И вот что удивило Галю — тетя Поля не была сплетницей, она все выведывала не для передачи кому-то, а просто так — из интереса, для себя.
Стоит зайти к ней домой, как она сразу же весело засуетится, начнет угощать чаем и, конечно, выспрашивать обо всем — и как сев прошел, и какие виды на урожай, и сошелся ли зоотехник с женой, и сколько поросят кормит Маша, кто с кем поссорился, какие свадьбы намечаются. А потом начнет о себе рассказывать. И даже о неприятном рассказывает как-то весело:
— Мужик у меня хлещет в три горла, чтоб ему захлебнуться. Ну, и дебоширничает! У меня что ни день, то художественная самодеятельность: кружки да тарелки так и летают по избе. — И она смеется, не падает духом. — Реви да живи! — восклицает она.
А бабушку Анисью Галя еще плохо знала.
— Ты, девка, почему кожу-то свою даешь? — спросила эта самая бабка.
— Как почему?
— Сродственник он тебе, что ли, этот парень, или суженый?
Галя засмеялась:
— Да нет, бабушка! Просто мы вместе работаем.
— Ну так мало ли что вместе работаете, — возразила бабушка Анисья. — Ты со многими работаешь, не будешь же для каждого сдирать свою шкуру.
— Человек попал в беду, бабушка, как же не помочь!
— Ладно тебе байки-то рассказывать: не может такого быть, чтобы из-за всякого встречного-поперечного такую страсть перетерпеть. Ты же ведь живая, а тут ножами начнут резать. Милуешься ты с ним, это уж как пить дать, — убежденно заявила старуха. — Или ты блаженная. Раньше таких блаженными называли.
— А что это значит — блаженная? — с просила Галя.
Изможденная тетя Поля слабо засмеялась и тут же сморщилась от боли.
— Ну, вроде как полудурочка, которую может каждый обмануть. А она рот разинет и всему верит, и с себя последнее отдает. Безответная простота, ее обманывает всякий, кому не лень. Они, блаженные-то, очень добрые, бесхитростные, богу угодные. И все им хорошо. И хитрые на них верхом ездят, пользуются их простотой!