Маша рассказывала о пьянке Веникова и Короедова, а Копытков страдальчески морщился: «Дернул ее черт за язык, не могла сказать мне одному, обязательно нужно поднимать крик на весь базар».
— Вместо этих пьяниц на косилки посадили меня да Михееву Тамару! А мы и управлять-то ими едва можем! Ковыряемся!
— Ай-яй-яй, Маша-Маша, да разве можно так?! — с укором заворчал Перелетов. — Ведь это же, наверное, кумовья твоего начальника. Небось, сколько литров горилки с ними выпито, сколько раз певалось «шумел камыш», а ты их так… Нечуткая ты, посягаешь на самое сокровенное!
Галя стояла немного в стороне, сощипывала лепестки с ромашки, точно о чем-то гадала.
— А ты чего молчишь? — возмущенно обратилась к ней Маша. — Ведь они с тобой косят, твой план заваливают!
— А чего я должна говорить? — смутилась Галя. — Ты уже все сказала.
— Я-то сказала, а вот ты…
— Не знал я об этом факте, — пробормотал Копытков. — Сейчас приеду в село и распатроню их за милую душу! Я им намылю холки как следовает быть!
— Смотри, как бы не обиделись. Чутким нужно быть, чутким. По головке нужно гладить, а ты «распатроню». Ай-яй-яй! — Перелетов сокрушенно покачал головой, горестно вздохнул.
Копытков пятерней смахнул пот со лба.
— И вообще, Павел Иванович, ведь у нас в селе есть люди, которые совсем не работают, — продолжала Маша. — У них большущие огороды, скот. Ездят на базар, а на совхоз им чихать. А убирать картошку приезжают из города. Когда это кончится?
— А кто это не работает? Кто? Назови, — взъерошился Копытков и опять поморщился: «Вот въедливая, вредная девчонка!».
— Да взять хотя бы того же Семенова! Он же браконьер и спекулянт. Да и другие есть.
— Не работают по уважительным причинам, — Копытков покосился на директора.
— Вот-вот, молодежь, учитесь стилю руководства, — серьезно воскликнул Перелетов. — Главное, входить в положение. Самому для лодырей изыскивать уважительные причины, всячески мирволить им. Великое дело иметь любвеобильную душу.
Галя вдруг нахмурилась и покраснела. Она ведь тоже не хотела раздувать этот случай с гулянкой. Не любила она обострять отношения с людьми, пусть даже эти люди были ей и неприятны. Она всегда молча отходила от всего едкого, острого. Не хотелось ей обижать людей. Уж лучше самой принять от них обиду, чем ругаться или спорить с ними.
Галя чувствовала: есть в этом что-то нехорошее, стыдное, но ничего не могла поделать с собой. И ей не нравилась эта настырность Маши. Перелетов — другое дело: он уже в годах, и потом он директор и должен крепко держать дисциплину, но Маша… Нет, все-таки неуютно рядом с ней. А ей, Гале, так хочется, чтобы… Зачем вся эта грызня? Зачем донимать друг друга?
— Я за него не боюсь, — вполне серьезно продолжал директор. — Копытков план по сену перевыполнит. У него же дисциплина — позавидовать можно. Павел Иванович! А почему бы тебе по радио не выступить, как передовику? Поделишься опытом. А мы-то с парторгом горевали — нет у нас маяка. А он, оказывается, под боком. Вовсю, чародей, светит нам.
Копытков с укоризной посмотрел на девчат.
— Вы, комсомольцы, могли бы давно прийти ко мне с этим вопросом, сигнализировать… Как тут сами-то работаете?
Но им отвечать не пришлось. Появился Кузьма Петрович и стал рассказывать о сенокосных делах…
В обед на полевой стан заявились угрюмые Веников и Короедов. Бригада, сидевшая за длинным узким столом, оживилась.
Злая Маша даже не посмотрела в сторону гуляк, продолжая хлебать щи. Не взглянул на них и Кузьма Петрович, строго помешивая в тарелке.
— Вон — активистка, — проворчал Веников, кивая на Машу. — Всюду сует свой нос.
— Будто ей за это платят, — буркнул и Короедов.
— Такой уж вредный человек, — все ворчал Веников.
Они думали, что Маша не слышит их, а она повернулась к ним:
— А я для вас таких всегда буду вредной!
Галя молчала. Нет, не смогла бы она вести себя, как Маша, хоть и считала ее правой.
— Пойдем, Галина, косить, — зло сказал Веников. — Слава богу, хоть ты не такая горластая.
— Ты девка душевная, и мы тебя не подведем. Что упустили — быстро нагоним, — заверил ее Короедов.