Галя плавно водила утюгом по клетчатому платью, и от него поднимался легонький парок.
Долговязый Стебель, принарядившийся в новый серый костюм, сел на деревянный диванчик и закурил.
— Как твои дела? — спросила Галя.
В стареньком школьном коричневом платье с белым кружевным воротничком, да еще ко всему босая, она показалась Стеблю совсем девчонкой. И он тихонько засмеялся.
— Чего ты? — спросила Галя.
— Когда ты в брюках и в куртке сидишь в кабине — ты похожа на мальчишку, а в этом платье — на школьницу, — ответил он. — Дела мои, Галина, так себе, — вздохнул Стебель. — С Машей у меня не ахти как. Из-за матери… Ну и еще из-за кое-чего… Все-таки у нее тяжеловатый характер, крутой…
— Ну почему же крутой? — возразила Галя, все водя утюгом по платью. — Просто ее нужно понять.
Галя лизнула палец, похлопала им по утюгу — шипения не раздалось, и она, поставив утюг на попа, включила штепсель в розетку. Натянув на проволочные плечики выглаженное платье и повесив его в платяной шкаф, она заложила руки за спину и прислонилась к стене.
— Ты взгляни на все ее глазами, — продолжала Галя. — Вот она представляет: вы поженились и у вас появился свой дом. Вы молодые. Вам хорошо. Она, Маша, любя, командует, ты, Стебель, любя, подчиняешься ей. Наверное, все так рисует себе Маша. И вдруг в вашу дружную семейку вторгается чужая для Маши женщина. Она… — Галя голой ногой почесала другую ногу. — Ну, ты сам знаешь, что делает эта… женщина, и сразу же дом для вас, молодых, становится постылым. Представляешь? А у Маши твердый характер, и она восстает против этого. Ты стараешься как-то защитить мать. И тут начинаются ссоры, скандалы. Рушится ваша семья. Вот видишь? Значит, Маша права.
Галя расстелила другое — красное, в белую крапинку — платье и, отхлебнув из стакана, сильно и громко пустила на него струю мельчайших брызг.
— Я бы, конечно, поступила как-нибудь иначе, — продолжала Галя, — но ведь на то мы и разные все.
Стеблю было приятно слушать Галю и соглашаться с ней было приятно. С ней он чувствовал себя легко и покойно. И еще каким-то уверенным он чувствовал себя.
Галя опять по-детски послюнила палец, шлепнула им утюг по зеркально-блестящей подошве, и подошва весело пшикнула. Галя выдернула штепсель из розетки.
Сумерки уже сгустились. В комнате все стало смутным, расплывчатым. И лицо Гали белело смутно. Она потянулась было к выключателю, но отвела руку и, подойдя к окнам, задернула шторки и только потом зажгла свет. И Стебель понял ее. От яркого света он на миг зажмурился, а когда открыл глаза, Галя уже гладила. Он подумал о том, что у них как-то само собой возникла тайна — эта вот встреча.
Там, где утюг проплывал по влажному платью, оставался дымящийся, горячий, гладкий след. В комнате запахло разогретым ситцем и парком.
И Галина школьная фигурка, и ее голые, босые ноги, и это глаженье платьев, и звучание ее голоса — все казалось Стеблю домовитым, уютным и милым, как этот запах разогретого, парящего ситца.
— Ты какая-то, Галя… Ну, я не знаю — какая ты, — усмехнулся Стебель.
Галя не обернулась, она продолжала гладить. Она вспомнила, как Маша приревновала ее, когда она, Галя, пришла к Стеблю.
Галя бережно подняла выглаженное платье и повесила его на спинку кровати.
— Ну, а теперь выметайся, — сказала она. — Я буду голову мыть.
Взволнованным вышел от Гали Стебель. И каким-то обогащенным, что ли. Он не мог разобраться в своей душевной сумятице. То ему казалось, что они ни о чем особенном не говорили, то, наоборот, чудилось, что говорили о чем-то важном.
Даже то, как она турнула его из дому, ему понравилось.
Спешили — боялись дождей, заморозков. День и ночь рокотали тракторы, шумели комбайны, по всем дорогам проносились грузовики с зерном, обдавая ночами придорожные березы светом фар. В совхозе все, кто мог, вышли на поля. Перелетов и Камышов появлялись то на одной, то на другой ферме. На токах гудели зерносушилки, рокотали транспортеры, зернопады низвергались в кузова…
И вот в одно из утр все травинки на полях побелели от инея, затвердели. Листья на деревьях, усыпанные мельчайшими капельками, стали матовыми. Тронь эту матовость, и побежит струйка-ниточка, повиснет на пальце капля. Это сентябрь сделал первое тревожное предупреждение. Но заморозки были легонькие и прихватили только низинки. «Может, кукуруза еще уцелела», — подумала Галя.
Она зашла в контору. Здесь уже вовсю шумели. Папиросный дым клубился. Пол был засыпан ошметками грязи, окурками. Люди сидели на лавках вдоль стен, толпились среди комнаты, получали у агронома Останина наряды на работу. В конторе, как всегда с утра, была напряженная обстановка.