Они шли не торопясь, Семенов рассказывал, как бедствовали его отец и мать, какое было у него беспросветное детство, как мало пришлось учиться. И Гале вдруг стало жаль его.
— Знаешь что, Галина! У меня к тебе просьба. Надо сделать так, чтобы вся вина пала на меня. Пусть уж отвечу за все я. У меня семеро с ложками по лавкам не сидят, у меня только трое ребятишек, и жена здоровая. Как-нибудь вытянет их на картошке, пока я буду отсиживать заслуженное. Десятку-то мне припаяют. Помучаются, конечно, хлебнут сиротского горя, — но — ничего. А у Комлева — он в Васильевке живет — совсем дело плохо. У него пятеро лесенкой, мал-мала меньше, и бабенка никудышная. Она без него загнется, а ребятишки — или по миру, или в детдом. Понимаешь? Стоит тебе только сказать, и вся семья его развалится. От слова твоего рухнет. Семерых ты утопишь в слезах. Он ведь не от сладкой жизни на такое решился. Как бы не сунул голову в петлю. Не тронь его, ударь по мне. Хотя машина-то его! Никак его не выгородить.
«Десять лет тюрьмы! Повеситься может!» — похолодела Галя.
Она представила кучу ребятишек, и сердце ее перевернулось. И Семенов, готовый все взять на себя, показался ей не таким уж плохим. «Ведь не удалось им украсть, — подумала она, — зерно вернули. Пережили. Теперь это им будет уроком».
Уже показались крайние огороды, избы Журавки.
— Вы даете мне слово, что больше такого не будет? — спросила она тихо.
— Да чтоб мне провалиться на этом месте, если я еще пойду на такое дело! — Семенов ударил себя в грудь. — Работать нужно! Я бы сейчас с великой радостью сел не в камеру, а в кабину трактора! — с тоской воскликнул Семенов. — Я ведь когда-то был трактористом.
— Ну так вот, — решительно сказала Галя, останавливаясь, — садитесь на трактор, а я… ничего и нигде не скажу. Я надеюсь на вас.
Семенов крепко сжал ее руку, преданно и благодарно посмотрел в ее глаза.
— По гроб жизни этого не забуду. Ты, Галя, действительно семь раз хорошая! — И он быстро свернул в проулок.
Галя побрела к дому, чувствуя смутное недовольство собой. Она пыталась уговорить себя: «Жалеть надо человека. Нельзя быть твердокаменной. И я никакая не соучастница. Просто я даю возможность людям исправиться. Нельзя же толкать их на десять лет в тюрьму! — И тут же прокрадывалось сомнение: — Ты скрыла, значит, ты лжешь! Значит, ты с ними».
Домой она пришла мрачная, молчаливая. Никогда еще не казалась ей жизнь такой трудной. Но лишь представила она ребятишек шофера — маленьких, беспомощных, как опять почувствовала себя правой…
Гале приснилась извилистая дорога под луной. Луна была такой яркой, что на земле виднелись желтые листья. По дороге на мотоцикле уносился Виктор. Она бежала следом, звала его, но он не слышал. Так она и проснулась в порыве отчаяния, и это жило в ней весь день, пока она работала, навесной волокушей сдвигая копны соломы на край поля.
Все еще видя извивы этой дороги, усыпанной листьями, Галя пришла вечером в клуб. Он ярко светился окнами и распахнутой дверью. Ребята в фойе играли на бильярде, толпились в небольшой библиотеке.
Галя вошла в пустой зал, пролезла за экран на темную сцену. За кулисами, в комнате заведующего клубом Вагайцева, еще никого не было.
Как непривычно ощущать на себе легкое, светлое платьице вместо рабочих брюк и куртки, пропыленных, в пятнах солярки.
На сцене висели черные сукна, стояли неубранные декорации: плетень, стена белой хаты с окошком, нарисованная на мешковине, и бутафорская калина с тряпочными листьями на проволочных ветках. Подув на пыльный стул, Галя застелила его платочком и села около пианино за сукном. Она слегка тронула клавишу, потом другую, третью. Возникли тихие звуки. Как жаль, что она не умеет играть! А то бы она сейчас ударила по клавишам, и зазвучало бы все, что у нее было на душе.
Сукно рядом с Галей колыхнулось, из-за него бесшумно высунулась вихрастая голова Стебля. Он осторожно положил на клавиши листок бумаги. Взяв его, Галя прочитала: «Нас троих отпустили на месяц-другой. Потом отправят в мореходное училище. Вот, брат, как может повернуться жизнь. Всегда я мечтал… Да нет, ни о чем не мечтал я. Просто хотел жить в тайге. А тут на тебе — море, океан…
Загибаюсь сейчас от зеленой скуки у дражайшего бати. К вам ехать трудно… Сам понимаешь. Мне, брат, не по себе. Сам, идиот, виноват. Душевная, брат, распущенность быстро может привести к подлости. Но все-таки на недельку я заверну к вам. Передай об этом Гале. Привет ей! Все-таки напиши о ней. Понял? Все. Точка. Жму твою лапу. Будущий капитан-пират Витька Кистенев».