- Меня не нужно спасать. Мне нужны люди, которые помогут мне убивать других. Я не хочу, чтобы Питер совершенствовался в убийстве. Я видела, как он убил изнасиловавшую его женщину. Видела, как он превратил ее лицо в кровавое месиво. - Покачав головой, я снова принялась расхаживать по палате. - Как ты мог с ним так поступить, Эдуард?
- Оставь я его дома, он просто последовал бы за мной по пятам. Он же знал, куда я направляюсь. А так я хоть смогу за ним приглядывать.
- Нет, не сможешь. Невозможно одновременно заниматься делом и нянчиться с ребенком. Они же почти убили нас троих - Ричарда, Жан-Клода и меня. А нас ведь нелегко убить, Эдуард. Эти типы чертовски хороши, и очень опасны. Ты правда хочешь, чтобы Питер отправился на свое первое дело против чего-то настолько жуткого?
- Нет, - ответил Эдуард. - Но он приехал. Выбор передо мной стоял такой: взять его с собой или позволить добраться сюда самостоятельно.
- Ему шестнадцать, Эдуард. Ты его отец. Надо было сказать «нет», и заставить послушаться.
- Я еще не женат на его матери, Анита. Официально я ему не приемный отец.
- Но он видит в тебе отца.
- Не тогда, когда ему это невыгодно.
- И что бы это означало?
- Что иногда мне не хватает того авторитета, каким обладал бы настоящий отец. Что я всегда буду задумываться, стал бы он таким, будь он мне настоящим сыном, или нет, или мы в любом случае пришли бы к сегодняшнему положению дел.
- Он в коридоре, вооруженный. У него больше одной пушки и по меньшей мере, один нож. Он носит их так, словно ему не впервой. Чему ты, черт подери, его учишь, Эдуард?
- Тому, чему учит своего сына любой отец.
- И чему же это?
- Тому, что умеет сам.
Я просто уставилась на него, сознавая, что на моем лице проступает тихий, нарастающий ужас.
- Эдуард, только не делай из него младшее подобие себя!
- После того нападения, Анита, он был постоянно напуган. Его психотерапевт считал, что боевые искусства, с помощью которых он мог бы защитить себя, помогут. И это так. Через какое-то время он перестал видеть кошмары.
- Одно дело учиться защищать себя, и совсем другое - то, зачем он сейчас стоит там, в коридоре. В его глазах - потеря невинности. А… о, черт, я не знаю, что еще не так, или чего не должно быть, но узнаю, как только увижу.
- В твоих глазах - то же самое, Анита. И тот же взгляд у меня.
- Он не такой, как мы, - произнесла я.
- Он убивал дважды.
- Он убил оборотня, убившего его отца, который мог убить их всех. И женщину, которая его изнасиловала.
- Как мило думать, будто причина, по которой забираешь у кого-то жизнь, имеет значение. Может, и имеет, только тому, что внутри тебя, это безразлично. Ты либо спишь по ночам, либо нет. Питера убийства не беспокоят, Анита. Его беспокоит только то, что та сучка с ним вытворяла. Его беспокоит то, что он не мог защитить сестру.
- Бекку никто не насиловал, - возразила я.
- Слава богу, нет, но рука все еще иногда ее беспокоит. Ей приходится делать силовые упражнения. Рука, правда, работает, но не на все сто процентов.
- А человек, сделавший это с ней, уже мертв, - сказала я.
Эдуард просверлил меня взглядом голубых глаз.
- Ты убила его для меня.
- Ты был немножко занят.
- Ага, тем, что умирал.
- Но не умер же.
- Я был на грани смерти. Но я знал, что ты спасешь детей. Знал, что все поймешь правильно.
- Эдуард, не делай этого.
- Не делать чего? - спросил он.
- Не заставляй меня тоже отнимать у Питера детство.
- Он давно не ребенок, Анита.
- Но и не взрослый, - возразила я.
- А как можно повзрослеть, если никто тебя этому не учит?
- Эдуард, мы выступаем против самых опасных вампиров, каких мы когда-либо встречали. Питер еще недостаточно хорош для этого. Как бы хорошо ты его не учил, он не мог достичь необходимого уровня. Если хочешь, чтобы его убили - ладно, он твой сын, но я в этом участвовать не стану. Не стану помогать ему умереть в попытке пробудить в нем эту мачистскую фигню. Просто не стану. Ты меня понимаешь? Не позволю. Может, ты и не сможешь отправить его домой, а я смогу.
- Как? - полюбопытствовал он.
- Что значит - как? Скажу ему убираться домой, пока его тут не прикончили.
- Он не уедет.
- Я могу продемонстрировать ему, что он не годится на это, Эдуард.
- Не нужно унижать его, Анита, прошу тебя.
Это «прошу тебя» меня и достало.
- По-твоему, ему лучше умереть, чем быть униженным?!
Эдуард сглотнул так громко, что я услышала. Он отвернулся, чтобы я не могла видеть его лица. Дурной знак.
- Когда мне было шестнадцать, я бы лучше сдох, чем позволил любимой женщине себя унизить. Он шестнадцатилетний парень. Не делай этого с ним.
- Постой, что ты сказал?
- Я сказал: «Он шестнадцатилетний парень. Не делай этого с ним».
Я подошла к нему и встала так, чтобы видеть его глаза.
- Я не об этой части.
Эдуард взглянул на меня, и в его глазах стояла настоящая боль.
- Господи, Эдуард, да в чем дело?
- Его психотерапевт говорит, что то, что это с ним произошло в момент полового созревания, сыграло свою роль.
- К чему ты ведешь?
- Это означает, что в его представлении секс неотделим от насилия.
- Так, теперь подробней.
- За этот год у него было две подружки. Первая была совершенством - тихая, уважительная, хорошенькая. Они очень славно смотрелись вместе.
- И что случилось?
- Однажды вечером позвонили ее родители и спросили, что за чудовище наш сын, что причинил боль их девочке.
- Какую такую боль он ей причинил?
- Вполне ожидаемую. Она была девственницей, а прелюдия была недостаточной.
- Бывает, - заметила я.
- Но, когда девочка сказала ему, что ей больно, он не остановился.
- Похоже на претензии недовольного покупателя, Эдвард.
- Я тоже так поначалу подумал, пока это не повторилось со второй. Эта была тертой девкой. Настолько же плохой, насколько первая была хорошей. Она спала со всеми подряд, и об этом все знали. Она бросила Питера, сказав, что он псих. Но она сама была такой, Анита. Носила кожу, шипы и пирсинг, причем не просто для показухи. И она утверждала, что Питер сделал ей больно.
- А что Питер сказал?
- Что не делал ничего, о чем та его сама не просила.
- Что бы это значило?
- Хотелось бы знать.
- Так он тебе не рассказал? - удивилась я.
- Нет, - ответил Эдуард.
- Но почему?
- Полагаю, дело в жестком сексе. Он наверняка смущается об этом говорить, либо то, чем они занимались, настолько плохо, что он боится, как бы я не посчитал его психом. Ему не хочется, чтобы я так думал.
Не зная, что на это сказать, я благоразумно промолчала. Иногда молчание - лучшее часть диалога. А затем в голову пришла мысль, которую стоило озвучить.
- Если тебе нравится жесткий секс, это еще не означает, что ты псих.
Он только молча на меня уставился.
- Не означает, - повторила я, чувствуя, что начинаю краснеть.
- Я в этом не спец, Анита. Не чувствую к этому склонности.
- Каждому свое, Эдуард.
- Тебе нравится пожестче?
- Иногда.
- У ребенка после изнасилования может наступить какая угодно психологическая реакция. Вот два варианта - либо они ассоциируют себя с насильником и сами становятся на этот путь, либо принимают роль жертвы. Питер не принял роль жертвы, Анита.
- О чем это ты говоришь, Эдуард?
- Пока не уверен. Но психотерапевт утверждает, что он ассоциирует себя и с тем, кто его спас, то есть с тобой. У него, кроме роли насильника или жертвы, есть еще один вариант; твой пример.
- Мой пример? И что это значит?
- Ты спасла его, Анита. Ты сняла с него веревки и повязку. У него только что был первый в жизни секс, и первой, кого он после этого увидел, была ты.
- Его изнасиловали.
- Это все равно секс. Всем нравится делать вид, что это не так, но тем не менее. Дело здесь может быть в доминации и боли, но секс остается сексом. Хотел бы я сделать так, чтобы этого никогда с ним не происходило, только это невозможно. И Донне это не по силам. И психотерапевту. И самому Питеру.