– Это не распятие, – сказал Готт, когда ящик открыли. – Это простой железный крест, что гораздо лучше. А кресло и в самом деле замечательное. Они подойдут для сцены молитвы короля, и на них укажет Гамлет, сказав: «Иди в монастырь». Кстати, череп Йорика привезли? Я решил, что кости не нужны, только череп.
– Старый доктор Биддл приедет на ужин и привезет его.
Доктор Биддл, местный врач, обещал предоставить любые нужные останки Йорика.
– Кстати, он очень хочет поучаствовать. Как вы думаете, он сможет?
Готт кивнул:
– Конечно, сможет… У нас много лишних костюмов, и из него получится очень убедительный придворный или почтенный советник. Я хотел задействовать мистера Боуза, нашего темнокожего гостя, но я боюсь, что он будет смотреться немного не к месту, как будто сошел с картины шестнадцатого века «Поклонение волхвов». В любом случае он превосходный суфлер: знает текст наизусть и прекрасно сосредотачивается. Не думаю, что он собьется хоть на долю секунды. Посмотрим, когда он появится.
– Из него получился бы прекрасный призрак отца Гамлета, – заметила герцогиня и, увидев, что приближавшийся индиец что-то услышал, добавила: – Мистер Боуз, вам надо быть призраком отца. У вас прямо-таки неземные движения.
Мистер Боуз улыбнулся, и в его улыбке присутствовало что-то, над чем Чарлз Пайпер мог просидеть всю ночь, отшлифовывая текст. Она одновременно сочетала в себе загадочность Моны Лизы и неожиданную веселость мальчишки-попрошайки с полотна Мурильо. Она была отстраненной и в то же время располагающей, ясной и необъяснимой – в тексте могут содержаться подобные противоречия. Но главное – она была какой-то бестелесной, под стать движениям, которые герцогиня определила как неземные. В фантазиях Готта иногда присутствовал загадочный восточный гость, наделенный – согласно изложенному Пайпером принципу коврика у ванной – кошачьей походкой. Мистер Боуз двигался не по-кошачьи, а скорее как призрак, некий дух, на которого наложили чары и заставили говорить на нервном, трудном английском, чтобы очаровывать, удивлять и тревожить окружающих. Мистер Боуз восторженно захихикал:
– Я ведь не топаю, не топаю в вашем доме, герцогиня? Это потому, что я ем не очень много, мне кажется! – Мистер Боуз прямо-таки лучился веселостью. Готт подумал, что он мог просто оставаться забавным, и это делало бы самую тонкую западную иронию неуклюжей. А когда он становился серьезным, говоря с пугающей внезапностью и душевной простотой, его собеседник чувствовал себя, по выражению Ноэля, неотесанной деревенщиной. И все же мистер Боуз являлся также восточным ковриком у ванной. Он был обворожителен и лукав, несомненно, лукав. И если кого-то окружали миллионы мистеров Боузов, ему бы казалось, что он окружен сплошным лукавством.
– Но зимой, – продолжал мистер Боуз более серьезным тоном, – возможно, я съем яйцо. У меня есть разрешение отца на яйцо – если это нужно для здоровья.
Мистер Боуз неуверенно смотрел в будущее, такая возможность явно его беспокоила. Он стоял на одной ноге, как делал всегда, когда ему было не по себе.
– Я говорил о том, – заметил Готт, – что вы лучше любого профессионального суфлера. Вы знаете в пьесе каждую строчку.
Мистер Боуз забыл о жуткой пище и снова восторженно захихикал:
– В моей стране образование в большой мере основано на запоминании, в очень большой мере. Брамин старой школы не станет учить по книгам: слишком многое считается священным, чтобы это записывать. Наша учеба включает заучивание наизусть многих тысяч строк священных текстов. Так развивается память. Я очень быстро заучиваю английский текст, но понять, что он значит, – куда труднее. В этом я убедился, когда учился на бакалавра искусств в университете Калькутты. Теперь я понимаю почти все – даже Чосера и мистера Джеймса Джуса. – Мистер Боуз скромно улыбнулся герцогине.
Однако Готт опасался, что мистер Боуз, несмотря на свои способности суфлера, все-таки чувствовал себя не в своей тарелке.
– Мне жаль, – сказал он, когда герцогиня куда-то ушла, – что вы не играете в пьесе. Но вы же не вписываетесь в, так сказать, «цветовую схему», да? Интересно, мог ли у Великого Могола или кого-то еще быть посол в Эльсиноре?
Готт знал, что мистер Боуз обрадуется подобной шутке. И тот рассмеялся:
– Когда-нибудь я сыграю Отелло в доме герцогини. Хмурого мавра! А пока что я учусь, учусь очень многому. Хотя если у королевы был бы темнокожий мальчик… но это потом, ведь так? И на этой старой сцене нельзя гримировать людей, да? Черных нельзя сделать белыми, старых молодыми или просто приукрасить?