Также советую тебе еще раз читать, а не сжигать, как это было, книгу С. Липкина «Декаду», где документально показаны дела не только лично твои, но и твоего окружения.
Из книги «Диалоги с Адалло»
— Есть ли у тебя любимые стихи или поэмы из написанных тобой?
— Нелюбимых произведений мне ни разу не удалось создать. Они мне не поддаются.
— Замечательно! Есть ли у тебя стихи, за которые тебе по происшествии лет не очень удобно?
В отличие от многих старших и не совсем старших коллег, даже и некоторых младших — испытать такое скверное чувство к счастью, мне было не суждено.
— И это здорово. А приходилось ли тебе писать стихи, посвященные партии, вождям, юбилеям или юбилярам?
— Я родился и рос в семье древнейшего Гидатлинского рода, где поклонялись только Всевышнему, а не всяким земным идолам. Еще с самого раннего детства я воспитан, мягко выражаясь, в духе юмора по отношению к вождям — божествам и всякого рода там юбилярам, посвящать свои творения им с моей стороны было бы сверхлицемерием. Такое я не позволял себе никогда и ни при каких обстоятельствах. Но некоторые моменты здесь подлежат уточнению. Начну с первого из них. Во время учебы в школе наш учитель родного языка и литературы незабвенный Расул Рамазанов однажды предложил нам, ученикам восьмого класса, сочинение на тему весны. На мой вопрос о том, можно ли в стихах, он ответил, что это было бы еще лучше. Через 10-15 минут завершив сочинение, я с позволения учителя покинул класс. И так целых два часа я имел возможность бродить где угодно и как угодно. Словом, свобода на два часа!
Разумеется, ради этой свободы я и в дальнейшем писал школьные сочинения только в стихах. А учитель наш, оказывается, отправлял их в газету «Большевик гор» («Маг1арул большевик») и в научный институт школ, откуда(я пацан) получал лестные отзывы солидных ученых, в частности, Зайнулабида Курбанова и Шихабудина Микаилова. Неожиданностью было для меня и появление первого своего стихотворения в республиканской аварской газете. Содержание этого стихотворения помню — солнце, птицы, цветы. Радуются горы и долины приходу весны. Вот и все. Редактором газеты был милейший человек и крупнейший поэт Заид Гаджиев. То ли им самим или кем— то из литературных работников газеты стихотворение усовершенствовали, добавив к нему две или три строки примерно такого содержания: благодарный за весну народ аплодирует Сталину. Это был то ли 1948, то ли 1949 год. С тех пор прошло почти шестьдесят лет! И совсем недавно прозаик Г. Галбацов и поэт Н. Джаватханов в своем журнале «Сабаб» опубликовали вырванные из того детского стихотворения именно те чужие и еще тогда чуждые для меня строки. Считая, видимо, что археологические раскопки своей литературной экспедиции принесли ценнейшие находки, они с самодовольной ухмылкой обращаются к читателям, мол, полюбуйтесь — вот что писал вчерашний коммунист и сегодняшний антикоммунист Адалло. Резонный аргумент, не так ли?
Второй момент. Еще в 1979 году после одобрения рукописи Московское издательство «Современник» заключило со мной договор об издании моей книги под названием «Алмазное стремя». Издательство взяло на себя обязательство выпустить ее в течение одного года после подписания договора. Но ни в том, ни в следующем году книга не вышла. Только на третий год редактор книги мне объяснил, что цензура не дает добро на ее выпуск, пока автор вместе с переводчиками не исправят кое-какие места. Он добавил, что книга прекрасная и ее надо во чтобы то ни стало спасать. А для этого, оказывается, нужно всего-навсего «присобачить» (так и сказал редактор!) к стихам имя Ленина и, для придания книге национального колорита, имя какого-нибудь местного революционера. Раз цензура вмешалась, подумал я, книга пропала. «Что хотите, то и делайте с книгой», -сказал я редактору и, махнув рукой, в сердцах вышел из его кабинета.
Книга на третий год все же вышла и, благодаря руке редактора, в ней появились Ленин и Дахадаев. Видимо, за идейность, тираж ее увеличили от десяти до двадцати тысяч экземпляров и мне прислали двойной гонорар.
Еще один момент из той эпохи. Это было время Умаханова (первый секр. обкома, чл. ЦК). Выступая на совещании интеллигенции Дагестана, он, оказывается, подверг резкой критике мое творчество. После этого я, и до этого не имевший ни квартиры, ни работы, вдобавок лишился возможности печататься. Словом, полная экономическая и моральная блокада начала меня безжалостно душить. Единственный человек, который мог бы мне в этой ситуации помочь, был Расул Гамзатов. Он сходу посоветовал мне написать поэму о Муслиме Атаеве, революционере, жертве репрессии. «Только ты сможешь создать достойную вещь о нем», — сказал он. — И обком пойдет тебе навстречу». Имея большой опыт общения с ним, вначале я подозревал подвох в его предложении. Потом, когда ничего такого не обнаружил, решил-таки приступить к изучению жизни и деятельности революционера. Почему бы и нет? Ведь его сын был моим кунаком. Напишу поэму об отце и посвящу ее памяти его же сына и своего друга Дибира. Тогда «и обком пойдет навстречу»…