Выходя навсегда из Союза писателей СССР, в своем Открытом письме его членам я писал, что сознательно совершаю этот шаг, чтобы привлечь внимание общественности (каким же наивным я был еще недавно!) к продолжающемуся в Дагестане в завуалированной форме номенклатурно-уголовному произволу и беззаконию. И считаю, едва ли не самая большая ответственность за происходящее лежит на писателей «республики».
Задавая этот вопрос, ты сам ответил на него в статье «Синдром Буданова»: «Я разговаривал со многими представителями творческой и научной интеллигенции в Дагестане, — пишешь ты. — В личных беседах и сочувствия, и обеспокоенности за судьбы невинно страдающих земляков и коллег у них хоть убавляй. Стоит только об этом публично вести беседы, — тут же собеседники глохнут, немеют и бледнеют одновременно. Не дай бог за советом или иной помощью гонимые или их родственники обратятся, — даже если не помогут, вслед шепнут: «только никому не говори о том, что ко мне обращался!!!». У читателя может сложится впечатление о какой-то диктатуре в Дагестане, что ошибочно. Демократии и свободы в республике хоть отбавляй. Диктатура в мозгах у людей, в сознании». Да, диктатура в сознании. Вот поэтому — то не было и нет диссидентов.
— На мой вопрос, заданный в начале 1980-х в концертном зале им. Чайковского г. Москвы об его отношении к соотечественникам в разных странах мира, Р. Гамзатов ответил: «Это камни, не подошедшие в строительство нового, процветающего социалистического Дагестана, это мусор, не вписавшийся в новый режим». Ты имел возможность видеть и общаться с этими «камнями». Каковы они, эти «камни»?
— Расул Гамзатов в своё время объездил многие страны мира. Известно, не в качестве эмигранта. Разумеется, он не мог не встречаться и с представителями дагестанских диаспор. Ныне со многими из них суждено было побеседовать и мне.
Будучи не однажды в гостях у своих земляков, Гамзатов вряд ли с глазу на глаз сравнивал их с какими-то камнями, как это он делал в зале Чайковского. Но, как бы то ни было, не может быть, чтобы его не мучили произнесенные им когда-то давно, те обидные для всех нас слова. Правда, покаяние не совсем свойственно многим, пока не наступит соответствующее время. А «КАМНИ» о которых идет речь — очень мягкие и теплые. Во всяком случае, где бы я ни побывал, куда бы судьба меня ни забрасывала, эти «камни» заслонили меня от ветров и вьюг, они дали мне не только физическое, но и душевное тепло. К неблагодарным же они могут стать холодными и жесткими. Без этих камней строительство Дагестана, на мой взгляд, будет некачественным.
— Понятие Поэт, наверное, состояние, нежели профессия. И поэзию не остановишь ни тюрьмой, ни ссылкой, хотя прокурор Дагестана тебя лишил звания «поэт», сказав -«бывший поэт Дагестана». Есть ли что— то особенное, специфическое в этом состоянии поэзии в эмиграции?
— Как-то устаз Саид-апанди попросил меня прочитать ему новую, еще не опубликованную поэму «Живой свидетель» («Ч1агояв нуг1»). Это произошло в доме покойного муфтия Саид-Мухаммада Абубакарова. Присутствовало много мюридов устаза. Комментируя отдельные места, я читал ее. Более внимательной аудитории у меня никогда не было. Когда я уходил, все во главе с устазом вышли на улицу, чтобы провожать меня. Там устаз мне сказал примерно следующее: не думай, что ты писал эту поэму. Над тобой был малаик (ангел), который подбрасывал слова под острие твоего пера. Высокая оценка, не правда ли? Но здесь речь не столько о качестве произведения, сколько о понятии слова «Поэт». У Навои есть о поэте такие строки: