Хитренькие они — ни имен, ни адресов не называют.
— Есть и был такой жанр САТИРА. Жанр, который многие использовали для иносказания. Что можно сказать о сатире второй половины XX века в даглитературе?
— Когда-то с одним нашим «русскоязычным» сатириком я был приглашен на встречу со студентами и преподавателями дагестанского медицинского института. Аудитория интеллектуальная, подумал я, и в назначенное время с охотой зашел в огромный овальный зал, заполненный людьми в белых халатах. Первым со своей «Басней о зайце и зайчихе» выступил сатирик Нариман Алиев. Содержание басни — заяц вернулся домой поздно ночью под мухой. Зайчиха хорошенько поколотив его веником, спросила: «Ну, будешь пить еще!». Заяц навострил уши, вытаращил глаза(тут автор делает паузу, зал в ожидании замирает) и сказал: «А… есть?!» После этого там происходило невообразимое — все встают, зал гудит от громких и продолжительных аплодисментов. Некоторые почему-то кричат даже «бис». Нас приняли за артистов?. . Увлеченный своим успехом, мой попутчик продолжал в том же духе. Накрыв лысину носовым платком и потрясая своим грузным животом, человек устраивается за спиной молоденькой девушки, загорающей на пляже. О, милая, — обращается он к ней. — Твоя красота сводит меня с ума и т. д. В это время девушка оборачивается и, потрясенная, говорит: «Ах, папа, это ты?».
После чтения этого шедевра реакция зала была не поддающей описанию. Вот она интеллектуальная аудитория! — подумал я с грустью.
Немало огорчил меня и сам репертуар известного юмориста.
Приведенный здесь этот пример, я думаю, поможет представить себе общее состояние сатиры во второй половине прошлого века. И, как мне кажется, она и ныне находится в таком же вялотекущем состоянии.
— Адалло, на той встрече в мединституте какая же была реакция слушателей на твое выступление? Об этом ты что-то загадочно промолчал.
— Там, помню, двое или трое все же похлопали и мне, «бис» не кричали и молчали. Молчали долго и тяжело.
— А нельзя ли вспомнить, какие стихи ты там прочитал?
— Можно. Вот же они. Опубликованы в книге «Алмазное стремя», изданной еще двадцать с лишним лет назад:
* * *
В лесу дремучем я блуждал,
Одежду в клочья изодрал.
Один в глухом распадке
Лежал я в лихорадке.
И было мне кричать невмочь,
Мой крик в груди остался.
За корни дерева всю ночь
Напрасно я хватался.
Куда попал я, не пойму.
Тяжелой тишиною
Тьма, неподвластная уму,
Нависла надо мною.
Душа моя, теряя след,
Одна по лесу бродит
И шепчет — Где ж ты, человек?..
* * *
Я слышал, как в слепой ночи
Навзрыд о помощи кричали,
А темь и снег, как палачи,
Спокойно дело довершали.
В отрогах скорбно ветер пел,
Вопль заглушить намеревался.
А я на помощь не успел,
И крик внезапно оборвался.
Смолк ветер. Смолкнул плеск волны,
Что человека накрывала.
Такой ужасной тишины
Еще на свете не бывало.
* * *
Воспоминанья, как вино,
Холодный жалкий призрак рая
Воссоздают порою. Но
Былое нас не опьяняет.
Да, впрочем, было ли оно?
* * *
Страшно жить, запрокинувши к небу
Искаженный усмешкою рот,
Остужать его тающим снегом,
Лбом стучать в глухой небосвод.
* * *
Я окликнул вполголоса юность,
Подождал, как любимую ждут,
А за окнами смерть встрепенулась:
Не ее ли на помощь зовут?
Было тихо и сумрачно в мире,
Лишь котенок мурлыкал в усы…
В опустелой и гулкой квартире
Оглушительно били часы.
* * *
Я один в этом праздничном мире,
Мирозданье цветет надо мной,
И всему, что тревожно и мило,
Улыбаюсь я в сумрак ночной.
* * *
Тишина. Журчанье ручья.
Над горами горит звезда.
В бесконечность летит земля.
Это было и до меня.
Это будет длиться всегда.
Над водою грустит ветла,
Я ее посадил давно.
Гнут ветлу под осень ветра,
А зимою давят снега,
Но растет она все равно.
Тишина. Журчанье ручья…
Вдруг из тьмы по дуге звезда