Наземь падает трепеща…
Это было и до меня.
Это будет в мире всегда.
Из переводов
Ст. Куняева, Ю. Кузнецова, Г. Плесецкого
* * *
В удивлении
Когда ж они насытятся тобой,
Грызя весь век— мышиная натура!
Довольна ли теперь своей судьбой,
Прекрасная моя литература?
Неужто кошки полегли в бою?
Поля твои давно разорены.
Народных песен больше не поют,
И кошки в мышек явно влюблены.
Лоснится шерсть и блеск в глазах особый —
Кошачий род в почете у мышей.
Он день и ночь в молитвах: просит, чтобы
Жизнь не менялась. Нет теперь страшней
Порядка, где коты должны ловить их.
Отныне нет села, подвала и амбара
С мышами. Подземный мир затих-
Все мыши в городах, на службе у Пиндара.
Не нужно чабанам развалин и пещер —
Стада без них и волками пасутся,
Признав себя адептом высших сфер,
Они за барский стол стихами бьются.
Уязвлена их плотоядным духом,
Поникла честь, в чести у них халтура.
Ты слушаешь меня кошачьим слухом,
Прекрасная моя литература?
Я удивлен: скажи мне, не тая,
Когда они насытятся тобою?
Перед тобой стою у алтаря,
А ты живешь под их гнилой пятою
Перевод с аварского Миясат Муслимовой
ЧАСТЬ II
Выдержки из книги С. Липкина «Декада»
(журнал «Дружба народов» №5 и 6 за 1989год.)
Всё, о чем здесь рассказывается было на самом деле, ничего не придумано, и пусть вымышлены названия двух народов — их судьбы не вымышлены, пусть персонажам даны другие имена — персонажи существовали и существуют.
С. Липкин
* * *
Хаким Азадаев — упрямый старик, в прошлом мулла. Его младший сынок (двое старших погибли на войне) — гуляка Мансур.
* * *
Вся гугцанская литература держится на толстых книгах отца и на стихах Мансура.
* * *
Нужны романы и повести помимо азадаевских, но их нет, то есть найдутся, но на таком низком уровне, что ни один переводчик не возьмется из такого дерма сделать конфету, чтобы если нюхать её нельзя, то хотя бы можно было размазать.
* * *
Станислав Юрьевич разулся, прилег на диване в гостиной. Он вспомнил, как у него в Москве несколько лет назад появился Мансур. Он вошел в его трущобу, держа пакет с начинающими гнить яблоками. «Тебе, — сказал он Маше. — Из солнечного Гущанистана». Яблоки были явно куплены в ларьке напротив.
Нос у Мансура был не то что просто огромным — он был огромным вызовом симметрии, делил лицо на две неравные продольные части. Каждая из частей выражала разные черты характера их обладателя. Глаза небольшие, один лукавый, другой жестокий.
* * *
Ни разу ЧК не тронула Хакима Азадаева, и вместе с тем он жил в постоянном страхе перед властью. Этот страх странно слился с чувством благодарности к власти, простившей его и хорошо кормившей его, и он воспевал в стихах, вошедших в букварь и хрестоматию, в повестях и романах, названия которых были взяты либо из пословиц, либо из газетных лозунгов, эту правильную власть. Ему присвоили звание народного писателя, это усилило не только его чувство благодарности к власти, но и его страх.
* * *
Все знали, что у Мансура было несколько рассказов, которые он часто повторял. Были и присловья, вроде: «Я бедный угнетённый горец», или (обращаясь к женщине): «Ты для меня как четвертая глава краткого курса» (считалось, что эту главу истории партии написал сам Сталин).
* * *
Широко раскрыв жестокий глаз на асимметричном лице, Мансур внимательно посмотрел на Бодорского. Он, было, обиделся на то, что Бодорский не взялся перевести его поэму.
В московских литературных кругах установилось презрительное отношение к собратьям-писателям Советского Востока. Распространяются анекдоты вроде таких: переводчик читает автору свой перевод. Когда переводчик закуривая сигару, на миг прерывает чтение, взволнованный автор просит: «читай, весь дрожу, весь дрожу, интересно, что дальше будет».
* * *
Мансур как-то сказал: «У гущанов нет рифмы, как нет пуговиц на бурке. Но переводить гущанские стихи без рифмы — все равно, что щит шинель без пуговиц». Фраза броская, но бессмысленная. Шинель, кстати, порою шьется без пуговиц, на крючках, а кроме того переводим же мы, «Илиаду» и «Одиссею», Горация и Вергилия без рифм, почему же поступать иначе с литературами Востока? Потому что Мансур прав правотой раба: древние греки и римляне не нуждались в одобрении Москвы, а теперь гущанским писателям необходимо, чтобы их поняла и одобрила Москва, а тогда одобрит и свое, республиканское правительство, а значит, и им, гущанским писателям, будет хорошо.