Вдова Стадт питала к своему ребенку странную смесь ужаса и нежности. Иной раз она сжимала его в своих материнских объятиях, как единственное существо, привязывавшее ее к жизни; другой раз она с отвращением отталкивала его от себя, призывая Каролля, своего дорогого Каролля. Никто в мире не знал какие муки испытывало ее бедное сердце.
Жиллю исполнилось двадцать три года. Он увидал Гут Стерсен и влюбился в нее до безумия. Гут Стерсен была богата, он беден. Тогда отправился он в Рераасс, чтобы сделаться рудокопом и разбогатеть. С тех пор мать ничего не слыхала о нем.
Раз ночью сидела она за прялкой, доставлявшей ей пропитание, у едва мерцавшего ночника в хижине, стены которой — немые свидетели таинственной брачной ночи, — так же состарились, как и Люси в уединении и печали. С тревогой думала она о своем сыне, хотя его присутствие, столь сильно желанное, напомнит ей, а быть может и причинит новые огорчения. Эта бедная мать любила своего сына, несмотря на всю черствость его натуры. Да и могла ли она не любить его, вынеся для него столько страшных мучений!..
Поднявшись с своего места, она достала из старого шкафа распятие, заржавевшее в пыли. Одно мгновение она смотрела на него с мольбой, потом вдруг с ужасом отбросила от себя:
— Молиться! — прошептала она. — Как будто я могу молиться!.. Несчастная! Ты можешь молиться только аду! Аду принадлежит твоя душа!
Она погрузилась в мрачное раздумье, как вдруг кто-то постучал в дверь.
Это обстоятельство не часто случалось с вдовой Стадт, так как уже с давних пор, благодаря странному образу ее жизни, в деревне Токтре сложилось мнение, что она знается с нечистой силой. Оттого никто не подходил к ее хижине. Странные предрассудки того века и невежественной страны! Своими несчастиями она составила себе славу колдуньи, подобно тому, как смотритель Спладгеста прослыл колдуном за свою ученость!
— Неужели это вернулся мой сын? Неужели это Жилль! — вскричала она, бросаясь к двери.
Увы! Надежда ее не сбылась. На пороге двери стоял малорослый отшельник, одетый в грубую шерстяную рясу с опущенным на лицо капюшоном, из под которого виднелась только черная борода.
— Святой отец, — спросила вдова, — что вам нужно здесь? Вы не знаете в какое жилище вы забрели.
— Неужели! — возразил хриплый, слишком знакомый голос.
Сбросив перчатки, черную бороду и капюшон, он открыл зверское лицо, рыжую бороду и руки, вооруженные отвратительными ногтями.
— О!.. — вскричала вдова и закрыла лицо руками.
— Это что такое? — закричал малорослый. — В двадцать четыре года ты не привыкла к мужу, на которого должна будешь смотреть всю вечность?
— Вечность!.. — пробормотала она с ужасом.
— Слушай, Люси Пельнир, я принес тебе вести о твоем сыне.
— О моем сыне! Где же он? Зачем он не пришел сам?..
— Он не может.
— Но говорите же, — вскричала она, — благодарю вас, увы! Вы тоже можете принести мне радость!
— Я действительно принес тебе радостную весть, — продолжал малорослый глухим голосом, — ты слабая женщина и я изумляюсь, как могла ты произвести на свет такого сына! Радуйся же! Ты опасалась, что твой сын пойдет по моим следам: теперь не бойся этого.
— Как! — вскричала мать, вне себя от восторга. — Мой сын, мой возлюбленный Жилль переменился?
С мрачной усмешкой смотрел отшельник на ее радость.
— О, он совсем переменился, — сказал он.
— Так зачем же он не спешит в мои объятия? Где вы видели его? Что он делает?
— Он спит.
Увлеченная радостью, вдова не примечала ни зловещего взора, ни страшной насмешки слов малорослого.
— Зачем же вы не разбудили его, зачем не сказали ему: Жилль, иди к твоей матери?
— Он крепко спит.
— О! Когда же он придет? Скажите мне, умоляю вас, скоро ли я увижу его?
Ложный отшельник вытащил из под полы рясы чашу странного фасона.
— Ну, вдова, — сказал он, — пей за скорое возвращение твоего сына!
Мать вскрикнула от ужаса. Это был человеческий череп. В страхе отступила она и не могла выговорить слова.
— Нет, нет! — закричал вдруг малорослый страшным голосом, — не отвращай твоих взоров, смотри. Ты спрашивала, скоро ли вернется твой сын?.. Смотри, говорю тебе! Вот все, что от него осталось.
При красноватом свете ночника он поднес к помертвевшим губам матери голый, высохший череп ее сына.