Другим консулом, согласно действовавшим в Риме политическим установлениям, следовало избрать патриция. Единственным, кто мог сколько-нибудь успешно вести политическую борьбу с Барроном, нобилитет в этих условиях посчитал известного врага плебеев Луция Эмилия Павла. То есть он стал консулом не столько в качестве коллеги, сколько в качестве противника Баррона, замечает Ливий [22, 35, 1–4].
Результаты выборов в Риме предопределили ход кампании 216 г. Ганнибал мог быть доволен: борьба между нобилитетом и плебсом перешла в борьбу между консулами, у которых не было единогласия по вопросу о том, как бороться с карфагенянами.
К новой кампании римляне значительно увеличили численность армии. Мы, правда, не знаем точно, как это произошло. Уже Ливий [22, 36, 1–5] имел различные сведения о мероприятиях консулов. По одним источникам, они мобилизовали дополнительно 10000 человек; по другим — сверх уже действовавших против Ганнибала четырех легионов они сформировали еще четыре, увеличив, кроме того, численность пехотинцев в каждом легионе на 1000 человек (то есть до 5000) и всадников — на 100 (то есть до 300). Более чем вдвое увеличилась и численность союзнической пехоты — до уровня собственно римских легионов, а союзническая кавалерия вдвое (по Полибию, втрое [3, 107, 9–12]) превзошла собственно римскую. Плутарх [Плут. Фаб., 14] говорит, что в римском строю находилось 92000 воинов. Значение этого факта станет понятно, если учесть, что армия Ганнибала непрерывно уменьшалась, даже когда активные боевые операции не велись (множество солдат гибло во время экспедиций за продовольствием и фуражом), и резервами он не располагал. Кроме того, вновь избранный претор Луций Постумий Альбин был направлен с легионом в Галлию, чтобы побудить вернуться на родину галлов, находившихся в армии Ганнибала [Полибий, 3, 106, 6].
Положение Ганнибала становилось с каждым днем хуже и хуже. Он по-прежнему стоял у стен Гереония. Продовольствие кончалось; накануне битвы при Каннах у карфагенян был только десятидневный запас. Пополнить его было негде: все, что возможно, пунийские солдаты уже разграбили. В лагере Ганнибала происходили волнения. Иберийцы готовились перейти на сторону неприятеля [Ливий, 22, 40, 7–9]. Воины требовали жалованья и роптали сначала на нехватку продовольствия, а потом и просто на голод. Положение сложилось такое, что иногда и самому Ганнибалу приходила в голову мысль бросить пехоту и с всадниками пробиваться в Галлию [Ливий, 22, 43, 2–4].
В этой ситуации Ганнибалу, естественно, было на руку стремление Варрона как можно скорее дать сражение, и он делал все, чтобы укрепить римского военачальника в его намерении.
По рассказу Полибия [3, 107, 1–7], еще до прибытия к римской армии новых консулов Ганнибал вывел свои войска из лагеря под Гереонием и занял крепость в Каннах — небольшом городке, куда римляне свозили продовольствие. Первые столкновения накануне знаменитой битвы произошли возле этого города [Полибий, 3, 110].
Тит Ливий [22, 41, 1–4] изображает события иначе. Когда в действующую армию прибыли новые консулы — Гай Теренций Варрон и Луций Эмилий Павел, они объединили действовавшие ранее и мобилизованные перед началом боевых операций воинские формирования и устроил и два лагеря, меньший из которых выдвинули ближе к позициям Ганнибала (командование этим лагерем, где находились один легион и 2000 союзников — всадников и пехотинцев, они возложили на Гнея Сервилия Гемина); в большем лагере находилась остальная часть армии.
Первое столкновение между римлянами и карфагенянами произошло, в общем, неожиданно для полководцев. Когда карфагенские солдаты в очередной раз вышли из лагеря в поисках хлеба и фуража, на них напали римляне; завязалась беспорядочная стычка, закончившаяся очевидным успехом римлян, чьи потери вместе с союзниками составили около 100 человек, тогда как карфагеняне потеряли примерно 1700. Римляне врассыпную преследовали отступающего неприятеля, однако командовавший в тот день консул Луций Эмилий Павел остановил наступление, опасаясь засады. Варрон громко негодовал: враг выпущен из рук; если бы не бездействие, уже можно было бы кончить войну.
После этого Ганнибал решил прибегнуть к хитрости. Ближайшей ночью он вывел свои войска из лагеря, оставив там все имущество. Чтобы укрепить у римлян уверенность, что карфагеняне бежали, Ганнибал оставил множество ярко горящих костров якобы для того, чтобы замаскировать свое отступление. За холмами по левую сторону он спрятал пехотинцев, справа — всадников. Ганнибал рассчитывал напасть на римлян, когда они явятся грабить брошенный лагерь. [22, 41, 6–9].
Когда рассвело, римские солдаты увидели, что пунийцы бежали, и начали требовать от консулов немедленно занять лагерь. Между Барроном и Эмилием Павлом возник спор. Первый требовал идти вперед, второй настаивал, чтобы были приняты меры предосторожности; на разведку, по требованию Эмилия Павла, был отправлен отряд луканских всадников под командованием Мария Статилия. Вернувшись, разведчики доложили: засада, вероятно, существует, огни оставлены только в той части лагеря, которая обращена к римлянам; палатки открыты, все дорогие вещи оставлены на виду, кое-где даже видно серебро, разбросанное на дороге как будто для приманки. Сообщение Мария Статилия произвело эффект, обратный тому, которого ожидал Эмилий Павел: воины стали еще громче и решительнее требовать, чтобы был дан сигнал к выступлению; в противном случае они пойдут сами и без сигнала. Варрон скомандовал выступать, и лишь в последний момент Павлу удалось остановить коллегу. Боевые значки легионов уже выносили за ворота, когда посланец Эмилия сообщил Варрону, что во время гадания на курах Эмилий не получил благоприятного предзнаменования. Суеверный страх побудил Варрона остановиться, но ему еще долго пришлось убеждать разгоряченных воинов вернуться в свой лагерь. Пока у ворот спорили, явились два раба. Во время предыдущей кампании их захватили нумидийцы, а теперь они убежали к своим хозяевам. Приведенные к консулам рабы объявили, что вся армия Ганнибала укрыта за горами в засаде [Ливий, 22, 42].
План Ганнибала, основанный на глубоком знании психологии солдата, провалился из-за сопротивления Эмилия Павла и нелепой случайности — бегства двух рабов, которые выдали противнику замысел карфагенского полководца. Перед Ганнибалом снова встал вопрос, что делать дальше, и он решил переместиться в более теплые места Апулии, где раньше созревал урожай. Снова ночью карфагенские войска покинули лагерь, оставив там несколько палаток и огни, чтобы враг по-прежнему опасался засады. Однако на этот раз никакой засады не было. Ганнибал расположился лагерем у поселения Канны, обратившись тылом в сторону южного ветра, несшего с собой массу пыли. Показательно, что Ливий не говорит, в отличие от Полибия, о том, что Ганнибал занял каннский акрополь. Римляне, убедившись, что засады нет, двинулись следом за ним [Ливий 22, 43].
Оказавшись в непосредственной близости от неприятельских позиций, римляне, как рассказывает Ливий [22, 41, 1–45, 1], устроили, как и при Гереонии, два лагеря: больший на одном и меньший на другом берегу Ауфида, где вообще не было карфагенских войск (то есть, очевидно, на левом). Теперь Ганнибал уже мог твердо надеяться, что желанное сражение будет дано, причем в условиях, максимально для карфагенян выгодных — на равнине, удобной для наступления их конницы, значительно превосходившей римскую. Выстроив своих солдат, Ганнибал выслал вперед нумидийских всадников, чтобы вызвать римлян на битву. В римском лагере начались волнения: воины желали идти в бой, консулы ожесточенно между собой спорили. Поняв, что сражения не будет, Ганнибал возвратил своих воинов в лагерь. Но при этом нумидийским всадникам велено было переправиться на левый берег Ауфида и напасть на римских воинов, ходивших из лагеря за водой. Всадники обратили в бегство нестройную толпу римлян, подскакали к посту перед лагерным валом и чуть ли не к воротам. Все это еще больше возбудило и без того волновавшихся римских солдат (пунийцы осмеливаются подходить уже и к лагерю!), и Эмилий Павел с трудом удержал их от немедленной переправы через реку.