Наконец к Сиракузам подошли Гимилькон и Гиппократ. Весьма значительную часть их войска составляли жители сицилийских городов (до 20000 пехотинцев и 5000 всадников [Апп. Сиц., 4]). Стороны начали готовиться к решающей битве, но тут в события вмешалась эпидемия, поразившая обе армии, однако же полностью уничтожившая только одну. Дело в том, что сицилийцы, служившие у Гимилькона и Гиппократа, при начале эпидемии разбежались по своим городам. Одолеть сильно поредевшее войско римлянам не составило труда [Ливий, 25, 26].
Бомилькар, теперь единственный представитель пуний-ского высшего командования на острове, снова отправился за подкреплением в Карфаген. Там он убедил совет в возможности захватить римлян, сидящих в Сиракузах, и вернулся в Сицилию во главе огромного флота из 130 боевых и 700 транспортных кораблей. В свою очередь, Эпикид, поручив оборону Ахрадины командирам наемных отрядов, отправился морем навстречу Бомилькару. Марцелл решил помешать Бомилькару войти в Сиракузы и отправил ему навстречу римские корабли. Но Бомилькар внезапно отправил транспортным судам, стоявшим в Гераклее Минойской, приказ возвращаться в Карфаген, а сам отплыл в Италию, взяв курс на Тарент [Ливий, 25, 27]. Чем он руководствовался, мы не знаем. Сицилийские греки истолковали его действия в том смысле, что Карфаген отказывается от борьбы за Сицилию. Эпикид, не желая снова очутиться в осажденном городе, ушел в Акрагант [Ливий, 25, 27]. Там же, в Акраганте, укрылась и часть карфагенской пехоты под командованием Ганнона [Ливий, 25, 40]. Сицилийцы же, совсем недавно активно готовившиеся к новым сражениям, начали переговоры с Марцеллом об условиях сдачи Сиракуз [Ливий, 25, 28].
Условия, на которых обе стороны пришли к соглашению, были следующие. Все то, что совсем недавно и где бы то ни было принадлежало царям, теперь будет принадлежать римскому народу. Тем самым решалась судьба Сиракуз, Леонтин и других городов, состоявших под властью Гиерона II и Гиеронима. Все же остальные сицилийцы сохранят свою свободу и свои законы, то есть самоуправление. По-видимому, последнее условие не могло распространяться на территорию, бывшую до начала военных действий римской провинцией, хотя в тексте договора, приведенном Ливием, об этом прямо ничего не говорится. Добившись этих условий, сицилийские представители обратились к тем, на кого Эпикид, отплывая навстречу Бомилькару, возложил оборону Ахрадины и Орти-гии, а когда договориться не удалось, организовали их убийство [Ливий, 25, 28]. Затем, созвав народное собрание, они убедили граждан избрать из своей среды послов и отправить к Марцеллу. Однако пока в римском лагере шли переговоры, перебежчики, опасавшиеся расправы со стороны Марцелла, убедили наемных солдат сиракузской армии в том, что и их ожидает такая же участь. Наемники взбунтовались, в городе начались массовые убийства и грабежи [Ливий, 25, 29]; чуть позже они избрали себе командиров и принялись по-своему организовывать оборону города; казалось, теперь, повязанные кровью горожан, они будут стоять до конца.
Но именно один из вождей наемников стал в скором времени тем ключом, который позволил римлянам взять Сиракузы. В числе трех избранных наемниками командиров, в ведении которых находилась Ахрадина, был ибериец Мэрик. К нему подослали его соотечественника, и тот склонил Мэрика к предательству. Предложив разделить линию обороны на отдельные участки и передать каждый под командование кому-нибудь из вождей наемников, Мэрик взял под свой контроль местность от источника Аретуса до входа в гавань у южной оконечности Ахрадины. Поздно ночью римляне подогнали к этому месту большую квадрирему и высадили десант, который Мэрик впустил в ворота недалеко от Аретусы. Таким образом, почти вся Ахрадина была захвачена, а затем десант был высажен и на Ортигию, где находилась казна сиракузских царей. Перебежчики попытались спастись бегством, а жители вышли к победителю, умоляя теперь уже только о сохранении жизни. Марцелл отправил на Ортигию солдат для охраны царской казны, разместил караулы в домах тех, кто с самого начала боев поддерживал римлян, и отдал Ахрадину на разграбление солдатам. Во время этой вакханалии насилий и грабежа (Ливий говорит, что «много было явлено отвратительных примеров злобы, много — алчности») погиб Архимед [Ливий, 25, 30–31].
Гибель Архимеда на протяжении длительного времени была сюжетом многочисленных повествований. Плутарх [Плут. Марц., 19], который, подобно Ливию, старается уверить читателя, будто смерть Архимеда глубоко огорчила римского командующего, приводит три рассказа об его кончине. Согласно одному из них, Архимед был погружен в изучение геометрических чертежей; он не обращал внимания на римлян, бежавших по улицам, и даже не знал, что город взят неприятелем; когда перед Архимедом внезапно предстал римский воин и потребовал его к Марцеллу, ученый отказался, объясняя это тем, что он пока не решил проблемы и не закончил доказательства; солдат вытащил меч из ножен и заколол Архимеда. По другой версии, когда к Архимеду явился римский солдат с мечом в руке, ученый просил дать ему короткое время, чтобы задача, которою он занимался, не осталась нерешенной; убийца, не обращая внимания на слова Архимеда, пронзил его своим мечом. Еще один рассказ, сохраненный Плутархом: Архимед шел к Марцеллу и нес математические инструменты; солдаты, встретившие его по дороге, решили, что он несет сокровища, и убили его с целью грабежа. У Валерия Максима [8, 7, 7] сохранилось предание, будто Марцелл приказал пощадить Архимеда, который был убит не только без ведома, но и вопреки ясно выраженному указанию Марцелла. Воину, ворвавшемуся к нему в дом, Архимед сказал: «Не порти это [чертеж]!»; римлянин, оскорбленный этими словами, отрубил ему голову. В изложении Диодора [26, 18] и Диона Кассия [фрагм. 45] Архимед был погружен в свою работу, когда какой-то римлянин предстал перед ним; не видя, кто ему мешает, Архимед сказал: «Отойди, человече, от моего чертежа!»; схваченный врагом, поняв, что он попал в руки римлянина, старик закричал: «Пусть кто-нибудь из моих даст мне какое-нибудь орудие!»; перепуганный римлянин тут же его убил. Марцелл оплакал Архимеда и приказал торжественно похоронить в родовой усыпальнице; убийцу казнили. По Зонаре [9, 5], Марцелл не приказывал пощадить ученого, не печалился о его гибели и уж тем более никого не наказывал.
Таким образом, мы вынуждены оставить открытым вопрос об обстоятельствах смерти Архимеда и о подлинной реакции Марцелла на это событие. Не исключено, что Марцелл счел необходимым продемонстрировать свою скорбь по поводу этого инцидента и отдать последний долг убитому: в ситуации, которая сложилась в самой Сицилии, и в балканской Греции, где римляне отчаянно нуждались в поддержке греческих союзов против Филиппа V, им было крайне невыгодно представать в роли убийц и насильников, хладнокровно истребляющих лучших представителей греческой мысли. Сопоставление с Ганнибалом, при штабе которого находились греческие литераторы, было бы слишком невыгодным. Достоверно известно [Циц. Госуд., 1, 14], что Марцелл одну из знаменитых Архимедовых «сфер» поместил в храм Мужества, а другую взял себе как причитавшуюся долю добычи; в его семье эта реликвия передавалась из поколения в поколение.
В Сиракузах хранить память об Архимеде — одном из организаторов сопротивления римскому нашествию и, вероятно, бескомпромиссном враге римлян, — надо полагать, не поощрялось. Этим объясняется, что могила Архимеда была заброшена и забыта, и только Цицерон уже в I в. после многих трудов смог ее отыскать [Циц. Туск., 5, 64–66].