И, конечно, Гапон не мог признаться эсеру Рутенбергу, что деньги, за которые эсеры считали себя вправе с него спрашивать, отданы эсдекам…
И, наконец, третья версия. Никаких 50 тысяч франков не было.
Об этих деньгах, полученных у Циллиакуса с помощью Петрова, не упоминают в своих мемуарах ни Петров, ни Циллиакус. Что уже подозрительно.
В личном разговоре с Рутенбергом «авантюрист высшей марки» мог сказать все что угодно. А вот Рутенберг… Во избежание недоразумений замечу: его «Убийство Гапона» не содержит, на мой взгляд, сознательной лжи. Но это — текст человека, нуждающегося в оправдании и в самооправдании и (что особенно важно) в момент описываемых им событий находившегося в напряженном и возбужденном состоянии. Действительно ли он в беседе с Гапоном называл точную сумму, а не говорил просто о «деньгах Сокова»?
Потому что «деньги Циллиакуса», конечно, были. Выделены они были не на профсоюзную работу (еще чего!), а на восстание. А трех-четырехдневный мятеж (при наличии уже закупленного оружия и боеприпасов) стоил гораздо дешевле — 16–17 тысяч рублей (50 тысяч франков). В основном деньги нужны на то, чтобы самому добраться до столицы и бежать из нее — на железнодорожные билеты, на оплату услуг контрабандистов, на взятки пограничникам и фальшивые документы. Если речь шла не о 50, а о пяти (пусть даже десяти) тысячах франков, они вполне могли быть истрачены на указанные Гапоном цели.
Вопрос не праздный. Ведь «растрата денег рабочих» — именно этих 50 тысяч! — инкриминировалась Гапону в числе прочего его самозваными судьями и убийцами.
Во всяком случае, несомненно одно. С февраля по октябрь 1905 года Гапон вращался в новом для себя мире — мире Революции. В мире, где жизнь человека стоила очень мало, где привычные нравственные нормы отметались ради высоких целей, где конспирация и поиски предателей были частью каждодневного быта… и где все время появлялись невесть откуда и исчезали невесть куда огромные денежные суммы. Соприкосновение с этим миром роковым образом сказалось на его психике и стало, думается, главной причиной его гибели.
ВТОРАЯ ПОПЫТКА
17 (30) октября 1905 года русская колония в Женеве — как и вся сколько-нибудь прогрессивная Россия — торжествовала. Сбылась столетняя мечта: Россия стала конституционной монархией.
Первый шаг был сделан еще 6 августа, когда Николай II повелел созвать Государственную думу — «особое законосовещательное установление, коему предоставляется предварительная разработка и обсуждение законодательных предположений и рассмотрение росписи государственных доходов и расходов». Какой восторг вызвало бы это у интеллигенции десятилетием, даже двумя годами, даже годом раньше! Но между 9 января и 6 августа 1905 года Россия изменилась до неузнаваемости. Теперь законосовещательный орган, к тому же избираемый непрямым голосованием, с высоким имущественным цензом, воспринимался как оскорбление.
После сентябрьского затишья в октябре, с 12-го по 18-е, страну охватила двухмиллионная политическая стачка, в сравнении с которой январские гапоновские беспорядки выглядели скромно.
И вот — Николай делает очередную уступку: «Установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог восприять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей». И — «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов».
На сей раз радикальная интеллигенция праздновала победу (не предвидя, как откликнется на это торжество охотнорядская Вандея).
В Женеве митинговали в кафе «Handwerk» — на втором этаже.
А внизу, на первом, «Николай Петрович» сидел за столиком со своим новым приятелем Михаилом Сизовым.