Однако организацию, в отсутствие лидера, стали сотрясать внутренние склоки. Как пишет Петров, «в некоторых районах действительно личности, даже группы, были фанатично настроены о Гапоне, и действовали на массу в этом духе, другая же часть была либо равнодушна к Гапону, либо шла против него; составлен был заговор, в который входили люди за разными целями: одни шли против самого Гапона, другие против состава комитета; последние хотели перетрясти комитет и постараться провести туда людей более лучшего направления, но Гапона признавали в полной его силе. Желающих обновить комитет было большинство; на одном собрании комитет раскололся, часть вышла из его состава, против Гапона, вышли незаметно и создали его отдельно, причем постановили не давать Гапону никаких полномочий и не признавать его как вождя, а считать его обыкновенным членом».
Судя по всему, именно Петров и его друзья (Григорьев, Черемухин) хотели «перетрясти комитет», интриговали против Варнашёва и Карелина. На борьбу за влияние в организации стали накладываться взаимные претензии из-за полученных в разное время (из кассы «Собрания» и лично от Гапона) денег.
И в этой ситуации Варнашёв совершает очень странный поступок.
В середине декабря, во время собрания правления, он начал финансовый отчет следующими словами:
«Товарищи, у нас было денег своих 4000 р., и Гапон дал 1000 р., которые получил от Витте…»
Никто сперва не отреагировал — видимо, не осознав сказанное. Никто, кроме Петрова, который «потребовал ответа, какие 1000 р. получены от Витте и за что и кто уполномочивал получать, и почему до сего времени не объяснили комитету?». Его поддержал Черемухин — «бледный как полотно, с блуждающими глазами».
(Судя по всему, Петров давно искал повода, чтобы вцепиться в загривок своим конкурентам в «Собрании». А Черемухин был, видимо, очень эмоциональным, неуравновешенным молодым человеком. По крайней мере, дальнейшее косвенно об этом свидетельствует. Судьба его была трудной; из двадцати четырех лет жизни шесть он провел за решеткой — вроде бы «за рабочее дело», но такой срок, да еще несовершеннолетнему могли дать только за человекоубийство. Все это стоит держать в уме.)
Теперь уже «все кричали и требовали разъяснения».
Кузин объяснил, что деньги были даны Гапону на дорогу за границу, Гапон же нашел средства на дорогу в другом месте — а эти передал «Собранию». Варнашёв и Карелин подтвердили его слова. Петров ответил, что «Гапон не имел права брать деньги без разрешения центрального комитета». Варнашёв, Карелин и Кузин утверждали, что им было известно об этих деньгах, и настаивали опросить всех. Другие заявили, что ничего не знали и не знают. Наконец, несколько успокоившийся Черемухин предложил не разрушать из-за этой «ничтожной сделки» рабочего дела и клятвенно пообещать сохранить случившееся в тайне. Петров, в свою очередь, предложил обязать всех руководителей «Собрания» ничего впредь не предпринимать без согласия комитета. Тоже «клятвенно». Злоупотребляли эти рабочие люди патетикой. Гапоновская школа.
Но все-таки зачем Варнашёв это сделал? Захотел скомпрометировать и оттеснить Гапона… или создать повод для его срочного возвращения? (Телеграмма в Париж была отправлена, видимо, сразу же после собрания.) Варнашёв, возможно, понял, что Гапон что-то от него скрывает, и решил начать собственную игру. Разговор в полиции об известных Гапону революционных тайнах имел место именно в эти дни.
Итак, Гапон приезжает в Териоки — и через день или два вместе с Варнашёвым является к Матюшенскому и спрашивает, где остальные четыре тысячи бакинского купца (20 тысяч, вероятно, Гапон собирался оформить как-то иначе… или знал от Варнашёва, что Матюшенский говорил именно о десяти тысячах). Александр Иванович жмется и кряхтит, ссылаясь на подешевевшие казначейские билеты…
Гапон начинает подозревать неладное…
30-го в Териоках состоялось общее собрание организации. Было человек восемьдесят — по десять от каждого района. Гапон выступил с докладом-«исповедью» о своей жизни и работе за границей в течение года. Закончил он доклад так: «<…> Товарищи, я ошибся сначала, погорячился, и призывал вас к вооруженному восстанию, я сам теперь это считаю утопией, а потому прошу вас не слушать разных взвинченных голов, я все увидел и все знаю, нам следует удержать за собой завоеванное, убеждение, что если мы так поступим, то много выиграем, теперь судите меня, как хотите». Затем был поставлен вопрос о статусе Гапона в «Собрании». При обсуждении его Георгий Аполлонович вышел в соседнюю комнату. Голоса разделились, дискуссия была бурной. Наконец Гапона попросили вернуться.