Гапон — уступил. Он согласился защищать свою «Москву», понимая, что обрекает на гибель армию.
Почему?
Мирное и темное большинство рабочих верило Гапону, верило в Гапона. Эти люди готовы были по его приказу и бастовать, и подавать непонятную им петицию. Они дрогнули бы в одном случае — если бы оказалось, что Гапон не в силах защищать их от несправедливостей. Но как защищать их дальше, Гапон не знал.
А «сознательное» левое меньшинство — оно ушло бы, откололось, не согласись отец Георгий с самоубийственными доводами Карелина. Ушло бы и увело немалую часть распропагандированных отделов — Выборгского, Василеостровского… Петицию все равно подали бы — без Гапона. Вопрос обсуждался. Отец Георгий знал это: было кому ему рассказать.
И с чем бы Гапон остался? С репутацией «охранника» и без поддержки властей? Вероятно, таким образом рассуждал он в то мгновение.
Так поезд миновал последнюю развилку перед обрывом.
Требования с самого начала предполагалось предъявить не только и не столько администрации завода, сколько государству.
Формулировки были удивительны. Первым пунктом предлагалось довести до правительства через градоначальника, что «отношения труда и капитала в России ненормальны, что особенно замечается в той чрезмерной власти, которой пользуется мастер над рабочими». Государственная власть же должна была «попросить» Путиловский завод, частное предприятие, вернуть уволенных рабочих, уволить мастера Тетявкина и «употребить свое влияние, чтобы впредь такие поступки не повторялись». А «если эти законные требования рабочих не будут удовлетворены, союз слагает с себя всякую ответственность в случае нарушения спокойствия в столице». Не на заводе, не у Нарвской заставы — во всей столице!
И это были не пустые слова. План был таков: в случае неудачи переговоров — забастовка на Путиловском. Еще два дня — стачка распространяется на все предприятия столицы. Стачка из-за одного уволенного рабочего. Или двух. Или даже четырех.
28 декабря многолюдное (три тысячи человек) общее собрание на Васильевском острове поддержало эту резолюцию.
На следующий день депутации «Собрания» отправились к директору Сергею Ивановичу Смирнову, к Чижову и к Фуллону.
Смирнов принял делегатов во главе с Васильевым (присутствовал также корреспондент «Санкт-Петербургских ведомостей» В. Архангельский) нелюбезно, прерывал их, пытался объяснить им, что все зло идет от Гапона, который мутит воду и тянет «Собрание» в пропасть. Недоговорив и недослушав, рабочие ушли.
Суть ответа Чижова была проста: разговаривать он согласен только с самими уволенными. После этого Гапон самолично ходил к фабричному инспектору и беседовал с ним наедине. По утверждению Чижова, Гапон грозил ему, говорил, что он, инспектор Чижов, «навлек на себя негодование 6000 рабочих». На инспектора священник-профорганизатор произвел впечатление заложника обстоятельств — человека, который уже не может повернуть назад. Так, конечно, и было. И все же инспектору стоило бы прислушаться к его словам.
30 декабря Смирнов и Чижов все-таки снизошли до письменных объяснений. Потом — даже до печатных (в том же самом номере «Русской газеты» от 3 января).
Есть разные пути выхода из кризисных ситуаций: можно упорствовать; можно идти на компромисс; можно уступать на словах и для вида, держась своего в главном и на деле… Хуже всего — на деле уступать, на словах играя в жестковыйность и оскорбляя партнера. Именно по такому пути пошли администрация Путиловского завода и фабричная инспекция.
Ведь, в сущности, они, судя по всему, в чем-то пошли на попятную — вместо четырех рабочих уволили всего двух. Про Федорова было сказано, что его и не собираются гнать с завода, а с Уколова взяли подписку, что больше прогулов не будет, и расчет был отменен. Но это не преподносилось как уступка, как шаг навстречу. Нет — «просто нас не так поняли». «Собранию» отказывали даже в статусе участника переговоров: администрация не готова была обсуждать свои действия с «учреждениями, посторонними заводу».
Смирнов, правда, стараясь подчеркнуть свое беспристрастие, упомянул в письме в газету, что в свое время он и Чижов сами вступили в «Собрание» в качестве членов-соревнователей и пожертвовали по 100 рублей. Строев ответил, что, если такое имело место, это противоречит уставу «Собрания» и смыслу его деятельности: профсоюз существует для защиты прав наемных работников, и в него не должны входить представители «противоположной стороны».
Таким образом, борьба принимала принципиальный характер. Как писал Строев, «здесь мы имеем налицо попытку упорядочить отношения труда и капитала, пользуясь окольными путями…». Но, продолжал он, «такая защита при недостатке правовых гарантий носит характер случайный и имеет под собой недостаточно твердую почву». Именно о «правовых гарантиях» шла в конечном итоге речь, отчасти именно поэтому гапоновцы обращались к правительству, а не к работодателям.