Социал-демократы постоянно пытались проникнуть на собрания забастовщиков и выступить. Бывало, что «несознательные» массы, недолюбливающие «жидов» и «студентов», в грубой форме прогоняли их с собраний — и только вмешательство «сознательных» пролетариев предотвращало прямое насилие. Но некоторым эсдекам удавалось внушить к себе доверие — в тех случаях, когда им хватало ума не противопоставлять себя гапоновцам. «Многие, — вспоминал два года спустя меньшевик С. И. Сомов, — так и называют их „гапоновскими социал-демократами“ и твердо убеждены, что при гапоновском отделе состоят особые должностные лица, называемые социал-демократами. Они кроме этого видят, что социал-демократы довольно сведущие, „умственные“ гапоновские чиновники, и потому рабочие отдельных заводов обращаются к ним, когда приходится вырабатывать отдельные заводские требования своей заводской администрации… При выработке требований рабочие не только занимались будущими улучшениями, но также старались получить реванш за все свои прежние, давнишние долголетние обиды и злоупотребления… На одном собрании рабочий даже предложил мне вписать в листок требований, чтобы при введении восьмичасового рабочего дня рабочим выдали вознаграждение за неуплаченные им лишние ежедневные 2–3 часа работы в продолжение последних нескольких лет. И мне казалось, что во всех этих требованиях рабочие руководились не столько соображениями материального характера, сколько чисто моральным стремлением устроить все „по справедливому“ и заставить хозяев искупить свои прежние грехи». Все это относится именно к первым дням забастовки, когда эсдеки и «Собрание» еще формально играли друг против друга. Но на практике, как видим, уже в эти дни все было несколько иначе.
Встреча Гапона и гапоновцев с правлением совета акционеров Путиловского завода состоялась 5 января в пять вечера. К тому времени бастовали: «Семянниковский» (Невский судостроительный и механический) завод (6500 рабочих), Невская бумагопрядильная мануфактура (2 тысячи рабочих), Невская ниточная мануфактура (2 тысячи рабочих), Екатерингофская мануфактура (700 рабочих). Всего бастовало теперь 25 тысяч человек — население уездного города. Не все — добровольно: с Семянниковского завода гапоновцы во главе с Петровым уводили своих товарищей едва не силой: «Некоторых чуть не приходилось всовывать в пальто, а некоторые постоят одевшись и опять раздеваются. Чувствовалось не хорошо, слезы навертывались на глазах, присыхал язык к гортани от уговоров и убеждений». И все-таки штрейкбрехеров в запасе у предпринимателей не было.
Увеличение числа бастующих усложняло переговоры. К общим требованиям добавлялись новые, местные, иногда важные, иногда — частные и пустяшные. Например, на Франко-русском заводе рабочие требовали уволить расценщика Дмитриева и инструментального мастера Войценовича, а кассирше Беляевой сделать внушение за грубость.
Казалось бы, положение серьезное. Можно было рассчитывать на уступки — хотя бы знаковые, символические…
И тем не менее встреча прошла безрезультатно — хотя началась многообещающе. Гапон прибег к своей фирменной демагогии. Он попытался убедить акционеров в том, что «расценка работ по добровольному соглашению с выбранными рабочими может повести только к обоюдной выгоде: работа будет распределяться равномерно между рабочими, не будет излюбленных мастерами лиц, получающих много работы по повышенной цене, не будет и сидящих без работы, правлению же будут представлены истинные цены, соответствующие работе, и не придется переплачивать…»
Председатель правления К. И. Шестаков согласился было с ним. Но коллеги не дали ему проявить торопливую уступчивость. В результате все требования бастующих были разделены членами правления на три части. Некоторые относились к ведению министерства (например, о длине рабочего дня) — их вообще отказывались обсуждать. Другие подлежали рассмотрению общего собрания акционеров, а оно соберется через месяц, не раньше. И, наконец, некоторые вопросы акционеры в принципе были готовы рассмотреть, но тоже не сразу…
Эта не ко времени осторожная и уклончивая позиция предпринимательского класса была, конечно, не случайной. Речь шла об известном сломе сознания — сломе, который во всех странах был сложным и болезненным. Капиталисты во всех странах медленно и постепенно учились видеть в союзах наемных работников равного партнера. Русские капиталисты так и не успели научиться. Директор Смирнов был растерзан рабочими во время Февральской революции. А там уже пошла совсем иная экономика и политика.
Но важную роль в те дни, 4 и 5 января 1905 года, сыграли и сигналы от правительства. Или их отсутствие. Власти не оказывали на фабрикантов ожидаемого Гапоном давления. В. Н. Коковцов, сменивший Витте в Министерстве финансов, в докладе на высочайшее имя в тот же день писал, что требования рабочих «представляются незаконными, а отчасти и невыполнимыми для заводчиков». Восьмичасовой рабочий день на предприятиях, выполняющих экстренные заказы для Маньчжурской армии, ударяет по государственным интересам. «Несомненно также, что рабочим никаким образом не может быть предоставлено право устанавливать для самих себя размер заработной платы и решать вопросы о правильности увольнения от службы тех или иных рабочих, ибо в таком случае рабочие сделаются хозяевами предприятия, а владельцы заводов, несущие на себе весь риск производства, лишились бы законного права распоряжаться своим собственным делом…» Коковцов собирался на следующий день встретиться с предпринимателями и «дать им соответствующие указания благоразумного, спокойного и беспристрастного рассмотрения всех предъявляемых рабочими требований». Но речь шла лишь о форме, в которой забастовщикам удобнее всего отказать.