Зашлись в лае сторожевые собаки. Двери школьной казармы распахнулись, и на порог вылез сторож с фонарем.
— Не озоруй! — крикнул он в темноту. — А то как пальну!
Собаки бросились к ногам дерущихся, стали хватать за ноги, но узнав Никиту, перекинули всю ярость на незнакомца. Тот, ругаясь непонятно, скрылся в кустах…
Гаврила встретил Никиту упреком.
— Где шататься изволите, Никита Григорьевич? Разбойников полна Москва, а вы бродите в одиночестве.
— Гаврила… — Никита еле перевел дух, — дай что-нибудь выпить… на спирту…
— Пустырничка вот глотните… свежий настой… А то на вас лица нет.
— Квасу дай! — Никита припал к чашке, потом утер рот. — Сашка был?
— Был. Прискакал, как конь в мыле. Два слова начертал и исчез. — Гаврила отдал Никите записку.
— «Никита, друг, — прочитал тот, — я уезжаю. Анастасию опять арестовали. Встретимся у тебя в Петербурге…»
Петербург. Посреди роскошной спальни стояла лохань с горячей водой. На ковре блестели парчовые туфли. Атласный халат небрежно брошен на кресло. На каминной полке грелась полотняная простыня. Лесток протянул руку за пузырьком с травяным настоем.
— Ну что там Бестужева?
— Упирается, — секретарь протянул бумагу.
— Упирается? Какая чепуха! Давали ей прочитать показания дочери?
— Бестужева выгораживаетдочь и говорит, что та подписала все с перепугу да по молодости.
— Мать всегда остается матерью, — Лесток притворно вздохнул и вылил настой в воду.
— А мы сделаем вот что… — продолжал он, с наслаждением нежа свое тучное тело в воде. — Приведите-ка их двоих на допрос, и пусть сами разберутся.
Секретарь замялся.
— Дело в том, что Анастасия Ягужинская была оставлена в Москве… под домашним арестом.
— Немедля привезите ее в Петербург.
— Это невозможно, ваша светлость… Анастасия Ягужинская бежала.
— Как бежала? — спросил Лесток, — Куда?
— Неизвестно. Для наблюдения за домом был приставлен человек… некто… — секретарь углубился в папку, надеясь найти имя человека, — некто…
— Зачем мне знать этого некто? — Лесток все еще не мог прийти в себя. — Где он? Что говорит?
— Ничего он не говорит. — Секретарь вздохнул. — Он исчез.
— Но это черт знает что! — в голосе Лестока слышалось скорее недоумение, чем раздражение, вдруг он заорал: — Найти! Куда она могла деться?
Корн подал простыню, помог в нее завернуться.
— Всю Москву перерыли, ваше сиятельство. Девицы нет.
— Так ищите по дальним родственникам, монастырям, дорогу на Петербург прочешите! Черт подери, совершенно невозможно работать!.. Ну что ты на меня смотришь? Об этом надо было доложить немедля.
— Понял. Все понял, — засуетился секретарь. — Докладывать немедля. — Он опять нырнул в папку. — Еще одно неотложное дело. Французский посол Дальон неотлагательно просит оформить выездной паспорт для кавалера де Брильи. Он едет в Париж.
— Откуда такая заботливость? Почему де Брильи не просит за себя сам? Где он? На пасху я его видел…
— Де Брильи ожидает выездной паспорт в охотничьем особняке на болотах.
— А что его туда занесло? — спросил Лесток и умолк, что-то обдумывая.
— Прикажете оформить паспорт?
— Зачем ему в Париж? — рассуждал сам с собой Лесток, — Неужели Шетарди затеял собственную игру? — Он посмотрел на вопрошающее лицо секретаря. — Нет, нет… с выездным паспортом не торопитесь. Я сам скажу, когда надо оформлять. Ступай…
— Но что сказать Дальону?
— Скажи, что в связи с создавшимся в государстве положением все выездные бумаги подписывает сам вице-канцлер. Кстати, это правда. Бестужев совсем потерял голову. Он контролирует всю границу. Без росчерка его пера даже мышь не может перебежать границу… — Глухо забили часы. — Подай халат, полотенце. Вице-канцлер ожидает меня к обеду.
Посреди просторной залы стоял длинный стол, убранный по-праздничному. Стол был накрыт на пятьдесят персон. В залу вошли вице-канцлер Бестужев и его секретарь Яковлев. Помимо секретарских обязанностей Яковлев исполнял у Бестужева роль доверенного человека, собутыльника, а иногда и друга, если в этом была необходимость, хотя понятие «друг» было совершенно чуждо вице-канцлеру.