Кармилла закончила свой рассказ и снова взяла бокал с вином.
В кают-компании повисла тишина.
Лекса смотрела на неё, и впервые видела не наглую, самовлюблённую вампиршу, а женщину, прошедшую через ад и сумевшую не сломаться. Женщину, которая всю жизнь боролась за право просто быть.
— Я… — начала Лекса и осеклась, не зная, что сказать. Все слова казались банальными и неуместными. — Мне жаль.
Кармилла посмотрела на неё, и в её алых глазах больше не было насмешки. Только бесконечная, вселенская усталость.
— Не жалей меня, Синица, — тихо сказала она. — Жалость — для слабых. А я не слабая. Я выжившая.
Она подняла свой бокал.
— За выживших, — произнесла она.
Лекса молча поднялась, подошла к бару, налила себе в стакан немного вина и вернулась в кресло.
— За выживших, — повторила она, и их посуда тихо стукнулась в ночной тишине.
Стена между ними не просто треснула. Она рухнула.
Я вернулся в свою каюту, чувствуя себя выжатым, как лимон.
Причём нацедили из меня сока для приготовления лимонада для целого полка.
Последние несколько дней были похожи на затянувшийся дурной сон, в котором смешались корпоративные интриги, семейные драмы моих боевых подруг и покушения с использованием роботов и любопытных химических веществ.
Хотелось одного — запереться, налить себе стакан чего-нибудь крепкого и отключиться часов на двенадцать.
Я рухнул в кресло, которое жалобно скрипнуло, и закрыл глаза.
Тишина. Блаженная, оглушительная, прекрасная тишина.
Никаких «кити-кити», никаких споров о том, чей сегодня черёд дежурить в моей постели, никаких лекций о статистической вероятности сдохнуть в ближайшие сутки. Только я и гул систем жизнеобеспечения избушки.
И в этот самый момент, когда я уже начал проваливаться в спасительную дремоту, в дверь позвонили.
Я застонал. Ну конечно. Покой мне только снится.
Наверняка это Сэша пришла спросить, можно ли ей завести в каюте маленького ручного кракена. Или Кармилла, которая решила, что сейчас — идеальное время сцедить из моих вен пару литров крови.
— Кого там черти носят? — прорычал я в коммуникатор, не открывая глаз.
— Волк, это я, — раздался тихий, мелодичный голос, от которого у меня по спине пробежал табун мурашек. — Можно войти?
Лия.
Я рывком выпрямился в кресле.
Сон как рукой сняло. Сердце, до этого лениво качавшее кровь, вдруг решило, что оно — отбойный молоток, и забилось с удвоенной силой.
— Входи, — мой голос прозвучал хрипло, а палец нажал кнопку на экранчике.
Дверь с тихим шипением отъехала в сторону.
На пороге стояла она. В своём простом белом халате, который она носила поверх короткого платья, с распущенными тёмно-зелёными волосами, обрамлявшими её лицо. Её кожа мягко светилась в полумраке каюты, а в больших жёлтых глазах плескалась тревога.
Она вошла, и дверь за ней закрылась, отсекая нас от остального мира.
— Я… я не помешала? — тихо спросила она.
— Нет, — я покачал головой, пытаясь привести мысли в порядок. — Не помешала. Проходи, садись.
Она опустилась на край дивана, который стоял напротив моего кресла, и сцепила пальцы на коленях. Мы молчали несколько секунд, и эта тишина была гуще и тяжелее, чем застывающая лава.
— Я пришла сказать спасибо, — наконец произнесла она, не поднимая на меня глаз. — За то, что ты… достал эту дрянь из моей головы.
Она коснулась пальцами виска, где под кожей ещё совсем недавно скрывался миниатюрный шпион.
— Я… я до сих пор не могу в это поверить, — её голос дрогнул. — Что кто-то мог сделать со мной такое. И что я… ничего не помнила. Я могла навредить вам всем. Тебе…
Поднялся, подошёл к ней и сел рядом. Взял её холодную руку в свою.
— Это не твоя вина, Лия. Слышишь? Ни капли. Ты такая же жертва в этой истории, как и все мы.
— Но я… чуть не стала их оружием! — она подняла на меня глаза, и в них стояли слёзы. — Если бы не вы… если бы не Кармилла…
— Но ведь не стала, — твёрдо сказал я. — Мы справились. Вместе.
— Ты винишь себя, — это был не вопрос, а утверждение. Она всегда чувствовала меня слишком хорошо. — Я вижу это в твоих глазах. Ты винишь себя за то, что со мной это случилось.
Я отвёл взгляд. Она совершенно права. Я винил себя. Винил за то, что бросил её в Лиходаре. За то, что не смог защитить. За то, что моя война, мои враги дотянулись до неё и использовали её, как пешку. Эта вина сидела во мне, как заноза, острая и болезненная.