— Но он угнал баржи! — не унимался Глуб-Морк. — Это не похоже на героизм, господин президент! Зато очень похоже на терроризм!
— Когда у шушундрика заканчивается мазут, — Хур-Хур решил перейти на язык метафор, — он начинает громко урчать. Чтобы все знали, что он голоден и может стать раздражительным. Капитан Волк сейчас очень громко урчит.
Журналисты переглянулись. Кто-то с трудом сдерживал смешок. Сравнение захвата заложников с урчанием голодного шушундрика было, мягко говоря, не самым удачным пиар-ходом.
— То есть, вы сравниваете жизни невинных людей с бочкой мазута⁈ — тут же вцепился в него Глуб-Морк.
— Мазут очень важен, — серьёзно ответил Хур-Хур. — Без него шушундрик не может… функционировать. Капитан Волк тоже не может функционировать, когда его… принципы не получают должного питания.
Грейдер мысленно аплодировал. Этот пушистый идиот сам копал себе могилу. Идеальный момент для выхода на сцену.
— Прошу прощения, господин президент, — голос Грейдера прозвучал спокойно, но властно, заставив всех обернуться. Он медленно шёл через зал, и толпа журналистов расступалась перед ним. — Боюсь, я не могу оставаться в стороне, когда столь серьёзные вещи облекаются в столь… неуместные метафоры.
Он подошёл к трибуне, встал рядом с ошеломлённым Хур-Хуром и окинул зал холодным, уверенным взглядом.
— Дамы и господа, — начал он, и его голос, в отличие от механического голоса президента, звучал по-человечески убедительно. — Давайте называть вещи своими именами. Человек, которого наш уважаемый президент называет своим другом, захватил судно. На борту этого судна находились мирные граждане. И этот человек, через открытый канал, под запись, угрожал начать их убивать.
Он сделал паузу, давая своим словам впитаться в умы слушателей.
— В любом цивилизованном обществе, в любой правовой системе это называется одним-единственным словом. Терроризм.
По залу прокатился гул одобрения.
— Господин вице-президент, — тут же встрепенулся Глуб-Морк, направляя на него свой микрофон. — Означает ли это, что вы официально осуждаете действия капитана Волка?
— Я не просто осуждаю, — отрезал Грейдер. — Я считаю их преступлением. Преступлением против мирного населения, против наших законов, против самой идеи гуманизма. И меня глубоко тревожит, что глава нашего города-государства, наш президент, не видит в этом ничего предосудительного.
Он повернулся к Хур-Хуру. В его взгляде не было ненависти. Только холодное, убийственное сожаление.
— Господин президент, — его голос стал тише, но от этого ещё более весомым. — Вы говорите, что Волк «урчит». А я говорю, что он угрожает жизням невинных людей. Вы говорите о «принципах». А я говорю о шантаже и терроре. Скажите, как мы можем доверять лидеру, который не в состоянии отличить героя от преступника?
Хур-Хур молчал. Его механические руки сжались в кулаки. Он понимал, что проигрывает. Что его простые, понятные любому шушундрику аналогии разбиваются о стену человеческого цинизма и политических интриг.
— Капитан Волк спас этот город! — наконец выдавил из себя его синтезатор.
— Да, спас! — тут же подхватил Грейдер. — И мы все ему за это благодарны. Но спасение города в прошлом не даёт ему индульгенции на совершение преступлений в настоящем! Пожарный, который вытащил из огня ребёнка, не имеет права на следующий день ограбить банк, ссылаясь на свои былые заслуги! Закон един для всех! И для героев, и для шушундриков, и для президентов!
Последние слова он произнёс с особым нажимом, глядя прямо в чёрные глазки Хур-Хура.
— И потому я, как вице-президент Ходдимира, как гарант соблюдения законности и порядка, заявляю: действия капитана Волка будут расследованы. А ваше пособничество террористу, господин президент, — Грейдер сделал ещё одну убийственную паузу, — ставит под большое сомнение вашу способность и дальше занимать этот высокий пост.
Это был удар под дых. Прямой, безжалостный, публичный.
Хур-Хур замер. Огромный пушистый шар, казалось, сжался. Он смотрел на Грейдера, и в его взгляде больше не было растерянности. Только холодная, первобытная ярость. Ярость лидера, которого предали. Лидера, чьё имя втоптали в грязь.
Грейдер выдержал его взгляд, не моргнув. Его лицо оставалось маской холодного, государственного спокойствия. Но внутри он ликовал.
Шах. И, кажется, мат.
Он развернулся и, не говоря больше ни слова, направился к выходу, оставляя за собой ошеломлённую тишину, растерянных журналистов и президента, который только что понял, что его враг готовит смертельный удар.