— Мо-о-оника! — радостно протянул он. — А я… я тут… веду разведку! Да! Внедряюсь, так сказать, в местную среду. Собираю… информацию.
— Ты напился, — констатировала она.
— Я ни капли! — с возмущением ответил Змей, и в этот момент на фоне что-то с грохотом упало, и он добавил: — Это не я. Это стул. Он тоже… устал. Я следил за ними! Честно! Я почти их достал! У меня был план! Шикарный! С пирожными!
— Где ты, Змей? — перебила она его бессвязный лепет.
— Я… в этом… в очень конспиративном месте! Называется… «Засоленный трюм». Тут все свои.
Моника знала это название. Так именовали самую дешёвую и грязную портовую забегаловку в Бризхейве. Место, куда даже крысы заходили с опаской.
— Не двигайся, — приказала она и отключилась.
«Засоленный трюм» полностью оправдывал своё название.
Воздух внутри был густым и влажным, он пах прокисшим пивом, дешёвым табаком, солёной рыбой и отчаянием.
Тусклые лампы едва освещали маленькие, липкие столики, за которыми сидели самые колоритные отбросы портового общества.
Моника без труда нашла свою цель.
Змей сидел в самом дальнем углу, обняв кружку с чем-то мутно-зелёным.
Он оживлённо жестикулировал и что-то рассказывал своим собутыльникам — двум глублякам. Их бледно-зелёная кожа лоснилась от влаги, а короткие, толстые щупальца на подбородках подрагивали и шевелились в такт разговору.
— … и я ему говорю, Волк, ты за это заплатишь! — вещал Змей, ударяя кулаком по столу так, что зелёная жижа в его кружке плескалась через край. — Он отнял у меня всё! Мою честь! Мой статус! Мою банду! Мы были королями дорог! Ни один Цверг не мог проехать без нашего разрешения! А он… он просто взял и всё уничтожил!
Глубляки сочувственно перебирали щупальцами и кивали.
— Да, брат, дела, — пробулькал один из них голосом, похожим на звук воды в засорившейся раковине.
— Он лишил меня авторитета! — не унимался Змей. — Меня, Змея, уважала вся братва! А теперь… теперь я никто! Он даже самоуважение моё растоптал! Вы представляете⁈ — он наклонился к ним поближе, понизив голос до пьяного шёпота. — Мне пришлось сегодня… переодеться в костюм плюшевого аллигота! Я ходил по пляжу в костюме аллигота! С подносом! И всё зря!
Глубляки уставились на него большими, немигающими глазами. Затем один из них не выдержал и издал сдавленный смешок, который быстро перерос в булькающий хохот. Второй тут же его поддержал. Они смеялись, их щупальца тряслись, а головы колыхались.
— Прости, друг, — отсмеявшись, сказал первый. — Но это… это сильно. Аллигот, значит.
— И что самое паршивое, — трагически вздохнул Змей, допивая свою кружку. — Он даже человеческий облик у меня отнял. Я ведь был человеком! ЧЕ-ЛО-ВЕ-КОМ! А теперь вот… — он тыкнул пальцем в свою зелёную чешую. — Мутация, будь она проклята.
Один из глубляков по-дружески хлопнул его по спине перепончатой ладонью.
— Слышь, рептил. Ты, кажется, уже достаточно набрался. Тебе бы проспаться.
— Я⁈ — Змей выпрямился, пытаясь выглядеть трезвым, но лишь качнулся на стуле. — Да я трезв как стёклышко! Я могу… я могу на одной ноге до той стены допрыгать! Хотите?
— Ему и правда хватит.
Голос Моники прозвучал за их спинами, холодный и властный. Глубляки обернулись. Перед ними стояла красная рептилия с жёлтыми глазами, которые смотрели на них так, будто они были чем-то, что нужно соскрести с подошвы ботинка.
— Ого, — пробулькал первый глубляк, смерив её взглядом. — Твой мужик, что ли?
Моника перевела взгляд на пьяное тело Змея, затем снова на них.
— Мой, — отрезала она.
Глубляки сочувственно зашевелили щупальцами.
— Ну, держись, сестрёнка, — сказал второй. — С таким-то… счастьем. Ладно, мы пошли. Удачи вам.
Они поднялись и, поспешно допив пиво, удалились, оставив Монику наедине со своим горе-напарником. Она села на освободившийся стул.
Тишина за столом стала тяжёлой и напряжённой.
— Ты идиот, — тихо, но отчётливо произнесла она.
— А ты… ик… всегда такая весёлая, — огрызнулся Змей.
— Ты только что рассказал первым встречным всё, за что нас могут посадить на электрический стул и жарить, пока не обуглится хвост. Нападения на Цверги, твоя банда, твоя личность! Ты хоть понимаешь, что ты наделал?
— Я сам разберусь, что и кому говорить! — он попытался встать, но снова плюхнулся на стул. — Я сам себе хозяин! И не тебе мне указывать, Моника! Я… я всё контролирую.
Моника смотрела на него. На его мутные глаза, на покосившуюся морду.