За пределы квартиры выходили обычно только дети Иоана Аркадьевича, унося в карманах листочки: спички – 5, мыло хоз. – 4, макароны… На родительские собрания ходил сам Иоан Аркадьевич (успевавший за время собрания набросать одного-двух уродов). Жены квартиру не покидали.
Арахна просунула руки в плащ.
– Закоченеешь… Косынку мою надень, – сказала мертвым голосом
Старшая Жена.
– Мама, тетя насовсем уходит? Ей не понравилось у нас? Насовсем поэтому уходит? – высунулась из ванной Гуля Маленькая.
К коридору, где происходило действие, стали подплывать остальные женщины.
Взгляды Арахна выдержала. Неловко чмокнула Гулю.
– Я н-не ухожу. Мне д-денег в одном месте д-должны.
Н-н-н-неподалеку. В-возьму и в-вернусь. С-сразу.
Слова, тихие, кривобокие, неубедительные, как елозанье спичкой по затертому коробку, встретили недоверчивым молчанием. Потом раздались голоса:
– Скажи Иоану Аркадьевичу, он за тебя деньги возьмет.
– Да-да, по доверенности.
– Куда в такой холод? Простынешь – чем прикажешь лечить? Лекарств нет. Разве что уриной…
Арахна колебалась. Потом села на корточки перед Гулей Маленькой.
– Я тебе к-книжку куплю, ч-чуковскую. Про “Д-добрый доктор Айболит”.
– Картинки будут? – вздохнула Гуля.
Арахна кивнула.
– А мне? – подковыляла Зоя.
– Тоже к-к-книжку! И шоколадку – с в-во-оот такими орехами!
Вылетела из квартиры, чуть не упав (споткнулась) на лестничной площадке.
Закоченев в тонком пальто, Иоан Аркадьевич зашел согреться в подвернувшийся по пути собор – синий с белым, Успенский. Шла служба.
Чтобы не стоять без дела, обошел иконы. Остановился перед Божьей матерью: там, за частоколом свечей, звучала не различимая земным ухом колыбельная, но младенец все не засыпал, глядел строгим глазом на Иоана Аркадьевича и ждал молитвы.
А Иоан Аркадьевич согрелся и стал думать об Арахне.
Над головой проносились слова о грехе и покаянии; где-то крестились.
Представлялась Арахна, качающая на руках что-то теплое и продолговатое, наверное, сына. Остальные жены стоят поодаль, неподвижно беседуя друг с другом.
Мысли об Арахне вывели Иоана Аркадьевича из-под медного купола собора; появился вялотекущий трамвай “девятка”, высекая каскады колючего электропламени.
Арахна с сыном на руках, жены поодаль, Толик и Алконост, в костюмах
Возрождения, танцуют. Странные. Иоан Аркадьевич в их одиннадцать лет уже пережил несколько острых, как жгучий перец, романов. А эти ходят, сплетясь пальцами, никто им извне не нужен.
Иоан Аркадьевич сошел в моросящую желтоватую тьму.
Через несколько шагов узнал Арахну.
Шла на него, в невеселом горчичном плаще, походкой опытного лунатика, любителя сомнительных прогулок, сомнамбулы.
Губы, густо заштрихованные траурной помадой; в пальцах нетерпеливо шевелилась тонкая незажженная сигарета – Арахна сканировала встречных: прикурить.
Видимо, силуэт Иоана Аркадьевича выдавал безнадежного халявщика.
Пройдя по диагонали сутулое пальто Иоана Аркадьевича, близорукие зеленые зрачки перелетели на другие попутные фигуры.
Конец рабочего дня. Найти мужчину, готового поделиться огнем с девушкой, навевающей приятные холостяцкие мысли, – несложно.
Вот она уже закуривает (Иоан Аркадьевич повернулся), зажигалка вынимает из тьмы ее лицо. Как в ту первую ночь, когда по квартире носили “вечные” свечи.
Запрокинув голову в промозглое небо, так что воротник сжал шею, как гаррота, он прохрипел:
– Я люблю тебя, Арахна!
На него посмотрели. Кто-то остановился. Кто-то, не останавливаясь, ограничился “психом”. Вот и остановившиеся засмеялись и тоже двинулись дальше, по своим неряшливо заасфальтированным муравьиным тропам.
Иоан Аркадьевич обернулся.
Арахны не было.
Был – фонарь в мокрой бахроме объявлений “Продается квартира!!!”.
Были пестрые квадраты окон, словно приклеенные к стене четырехэтажки. Был, чуть дальше, ледяной неон аптеки с буквами
DORIXONA. Не было Арахны.
Растворилась. Улетела в насморочный воздух, придерживая рвущийся плащ.
Арахна вернулась вечером, мокрая.
Уронив в коридоре какие-то пакеты, забежала в ванную; включила воду.
Через минуту в ванную зашла Гуля Маленькая, держа под мышкой только что добытого из пакета “Айболита”. Арахна стояла под душем, отрешенно водя мочалкой вверх-вниз по бедру.
Устроившись на унитазе, Гуля деловито заболтала ногами. Прочла:
– Доб-рый док… тор Айболит. Он под деревой лежит.
– С-сидит. Сидит этот д-доктор, – усмехнулась Арахна, выходя из оцепенения.
– Принесли Зойке шоколад с орехой?
Арахна кивнула и принялась покрывать мылом плечи и грудь.
– Хорошо. Зойка поделится. Она ведь инвалид, знаете? Инвалиды не жадные.
Гуля вышла, запустив в ванную комок холодного воздуха.
“Идет! Идет!” – закричали дети.
…Сырая Арахна, в одном халатике (первое, что попалось в ванной), прижималась к шершавому пальто Иоана Аркадьевича.
– Я д-д-денег раздобыла… Во! – Из скомканного плаща выпали две тугие пачки.
Иоан Аркадьевич посмотрел с грустным удивлением.
– Уходила она сегодня, – объяснили ему из Залы, – Мы за ней Толика последить отправили, а он ее потерял.
– Не потерял я – не было ее нигде, – громко оправдывался Толик.
Услышав, Арахна отшатнулась от Иоана Аркадьевича. Ударилась затылком о торчащий в стене гвоздь, на котором громоздились детские курточки; курточки посыпались. Она, казалась, этого не заметила: лицо стало немым, как маска, только губы продолжали жить своей нервной, стремительной жизнью.
– Осторожно! – запоздало бросил Иоан Аркадьевич. Рассеянно целуя детей, стал пробираться в Залу. – Упс! – остановился, схватив за руку хромую Зою, всю в пятнах шоколада. – Сегодня же двадцать… двадцать седьмое! День рождения Зои, Зоиньки нашей, Зоиньки-Заиньки…
– Да уж помним! – усмехнулись в Зале.
Иоан Аркадьевич еще раз посмотрел на бледное лицо Арахны; а Зоя уже буксировала его за край пальто в Залу.
“С днем рожденья тебя! С днем рожденья тебя!” – пели строгими голосами жены под скрипку Алконоста.
Потом Иоан Аркадьевич поднимает ноги, его вынимают из джинсов, а джинсы вытряхивают.
Падает пара мелких мусорного вида купюр.
– Дань сегодня плохо собиралась, – смотрит в пол Иоан Аркадьевич.
Становится тихо, и слышно, как в ванной всхлипывает Арахна.
– Сестра, пойди, успокой сестру, – смотрит на Фариду Старшая Жена
(Фарида уходит). – За воду и газ бы… Все сроки прошли.
Успокоить Арахну не получилось. Ни Фариде, ни Зухре – наверное, никто из них особенно и не пытался. Жены громко отказывались от принесенных Арахной “вонючих” денег. Требовали чистосердечного признания, где она их взяла, и клятвы не притаскивать больше. Ну, разве что за воду и Алконосту за музыкалку заплатить. И спички вот-вот кончатся. И всё. Она поняла? Благодетельница нашлась! И чтобы не уходила из дому! Она не знает, как сегодня все волновались.
Софья Олеговна, сестра, правда, вам было сегодня с сердцем плохо? А она кормящая. Так что если уходить, только куда-то поблизости. И не дольше часа, чтобы с балкона можно было позвать, клянешься? Клянись именем Иоана Аркадьевича!
Сам Иоан Аркадьевич сидел с Толиком и Алконостом в спальной, смотрел на концентрические пятна на потолке и рисовал углем и сангиной своих уродов.
– Ха-ха-ха! – Толик рассматривал рисунки и прыскал в кулачок.
Ночью на очередь к Иоану Аркадьевичу была Марта Некрасовна, массажист-астролог; сменяла ее Гуля Большая. Было слышно, как они спорят над спящим мужем.
– Кончай шептаться, сестры, – стыдила их из Залы Первая Жена.
Любопытство требовало от Первой Жены подняться и взглянуть, что у них там за женские неприятности.
Но она боялась разбудить Арахну, которая заснула рядом и вздрагивала от сложных, нерадостных снов, которые свинцовыми колесницами прокатывались у ее изголовья.